в девять утра? Прямо здесь, хорошо? В этот час тут много народу не будет. Идет? Тысяча тысячефранковых купюр… Молчание – знак согласия! До встречи, милейший! Дайте мне мои руки, позвольте уж мне пожать их! Лучше вот так: протяните мне свои запястья… Мне будет достаточно опереться на то, что я хочу пожать. Чем сильнее я опираюсь, тем крепче пожатие. Совокупность пружин… Весьма хитро придумано, но, право же, ничто не сравнится с естеством!

Своими клещами демон сжал запястья Стефена так сильно, что тот побледнел, – то была символическая жестокость той власти, которую Вассёр приобрел над Орлаком! Затем он разжал хватку и, вознамерившись удалиться, повторил:

– В девять утра! Послезавтра!

– Секундочку! Я абсолютно уверен, мсье Вассёр, что не прикасался к ножу на улице Асса… Стало быть, он помечен поддельными отпечатками пальцев. Думаю, я понял… Должно быть, в клинике ваш друг сделал слепок с моих новых пальцев, пока я был в коме; и это вы на улице Асса с помощью специально изготовленных перчаток или чего-то в этом роде… Так вот, принесите мне послезавтра эти поддельные перчатки или что там у вас!..

– В обмен на миллион?

Стефен наклонил голову в знак капитуляции и согласия.

Он вышел из распивочной вслед за своим мучителем.

– Еще один набрался! – сказала какая-то проходившая мимо работница.

Глава 11

Признание

Стефен вернулся домой совершенно убитый.

Розина, в голубом фартуке, хлопотала у стоявших на плите кастрюль.

– А, вот и ты! – сказала она ему. – Я почти рада, что ты так поздно. Представь себе: Режина ушла! Даже не предупредив!.. Что с тобой?

– Мне… нужно с тобой поговорить, Розина. Подойди сюда.

Вероятнее всего, преследователь Стефена даже не предполагал, что может случиться нечто подобное: жертва приучила его к большей своей сдержанности. Страдать, дрожать, бояться в тишине, хитроумно скрывать свои муки – таким было поведение пианиста с первых же дней его горестей. И он только что доказал истязателю свою слабость и покорность. Почему же вдруг он решился открыть тайну жене?.. Мы полагаем, что в этой мучительной крайности он уже не нашел в себе сил остаться один на один со своей бедой, что ему не хватило духу вступить на путь обмана, который открывало перед ним упорное молчание. Чтобы объяснить Розине исчезновение миллиона франков, ему, искреннему по натуре и жестоко страдавшему оттого, что приходилось держать все в секрете, пришлось бы возвести невероятное нагромождение лжи.

Словом, спустя полчаса Розина знала уже все тревоги, терзавшие мужа с момента выхода из клиники до только что пробившего страшного часа.

История была столь неожиданной, столь ошеломляющей, что молодая женщина сначала даже не нашлась что сказать. Но ее переполняла любовь, и все чувства уступили место безоговорочной преданности, которая в минуты опасности принимает форму страсти.

– Такие вот дела! – говорил Стефен. – Пришла беда, и виной тому моя скрытность. Мне следовало рассказать тебе все сразу, но я боялся этой гнусности; боялся сказать тебе: «У меня руки убийцы!»… Я не осмеливался даже к тебе прикасаться: эти мерзкие руки отталкивали меня от тебя. Мне казалось, что их плоть заражает мою, что моя кровь обретает в их сосудах склонность к убийству!

Розина взяла эти пресловутые, влажные руки в свои, красноречиво пожав их.

– Ты простишь меня, Розина? Я проявил недоверчивость и вот теперь вынужден говорить, когда уже слишком поздно, когда из-за меня мы оказались на грани погибели. Что я мог один против коварных происков моих врагов?..

– Ах, Стефен! Твое сердце бьется в моей груди – никогда в этом не сомневайся!.. Я прощу тебя с тем большей легкостью, что и сама, друг мой, не всегда была с тобой откровенна…

– Ты могла поступать так лишь ради моего блага! Тогда как я, Розина, обманывал тебя, даже… Ох! Простишь ли ты меня?.. Украшения… Украшения… это я взял их из сейфа!

– Ты?..

– Я. Понимаешь ли… Мои перстни, эти перстни, которые, как я знал, после катастрофы хранились у тебя… так вот, я сказал себе, что они слишком маленькие для моих новых пальцев, и собирался больше никогда не заговаривать о них с тобой… Но под каким предлогом я смог бы отказаться надеть их, пусть даже на секунду, в тот день, когда тебе пришла бы в голову мысль вернуть их мне? Их размер или мои увертки, одно или другое, вызвали бы у тебя подозрения!

Я решил расширить их втайне от тебя.

Для этого нужно было взять их из сейфа, а затем возвратить туда незаметно для тебя. Это было весьма затруднительно. Отсутствие перстней встревожило бы тебя, если бы ты вдруг открыла сейф. Уж лучше было забрать все его содержимое. Это бы отвлекло твое внимание от перстней. Ты бы подумала, что произошла кража.

И чтобы увести тебя еще дальше в сторону, чтобы придать этой краже вид вполне современного ограбления – притом что я не хотел повреждать сейф мнимым взломом, – я выдумал банду «инфракрасных» и левой рукой, более восстановившейся, чем рука правая, подписал ту визитку, которую ты обнаружила в сейфе на месте украшений!

Все прошло хорошо – по крайней мере, в том, что касалось кражи. Я все сделал, пока тебя не было. Украшения я спрятал в комнате рук, а перстни отнес к мастеру, который вернул мне их через пару дней уже расширенными.

Однако же ты обнаружила, что из сейфа было изъято его содержимое. Я это понял по твоему встревоженному взгляду. Ох! Меня терзала печаль! Видеть тебя такой расстроенной! Быть тому причиной! Как же я был несчастен! Не только из-за этого, но еще и от мысли, что я украл, что провернул эту кражу как профессиональный жулик, с порочной изощренностью; что банда «инфракрасных» была скорее внушением моих рук, нежели творением моего мозга и что в этом я показал себя не столько Орлаком, сколько Вассёром!

Как только мастер вернул мне перстни, я хотел как можно скорее положить украшения обратно в сейф и покончить с этой отвратительной комедией. То была болезнетворная, настойчивая необходимость. Отсрочка даже на сутки казалась мне невозможной.

К тому же я тщательнейшим образом все продумал и предвидел все препятствия. (Легкость и злонамеренность, с которой я все это проделывал, пугали меня!)

Не в силах откладывать эту операцию, я не стал ждать следующего дня, когда мог бы воспользоваться твоим отсутствием, и уже вечером…

Ты была в гостиной. Я расположился в комнате рук, у штепсельной розетки моих аппаратов, рядом с выключателем тока, позволявшим включать и выключать