общие дела с давним другом – Миттераном, восходившей звездой политического небосклона. Мой обожаемый Франсуа стал курировать разные секретные проекты, но говорить об этом капитан Берриль уже мне никак не мог, потому что этот рассказ затрагивал чрезвычайно много заметных персон, ныне живущих.

Думаю, что именно эти секреты хранил сейф, украденный из кабинета моего Франсуа. Как я уже говорила, полицейский комиссар самым решительным образом настаивал, что исчезновение сейфа никак не связано со смертью владельца.

Просто чепуха! Франсуа, если бы в самом деле думал о самоубийстве, мог бы сжечь наиболее секретные бумаги либо вытащить их из сейфа, чтобы припрятать или передать на хранение верным людям. Никакой надобности вывозить сам сейф не было. А вот если моего Франсуа убили и вознамерились захватить содержимое сейфа, то убийцам и их сообщникам ничего не оставалось, кроме как вывезти из Елисейского дворца сам сейф. Шифр от него знал только Франсуа и больше никто.

А может, в сейфе были даже не документы? Я помню, как Франсуа обмолвился, что пишет мемуары. Более того – на 14 апреля у него даже была назначена встреча с издателем. Правда, я не поняла, идёт ли речь о уже готовой рукописи или только о подробном плане будущих мемуаров.

Убийство в Елисейском дворце произошло за неделю до этой встречи. Думаю, что кагулярская верхушка решила помешать Франсуа, который, как они думали, вышел из-под контроля. Однако совершенно необязательно, что мемуары (или их подробный план) содержали некое шокирующее признание. Ведь не мог же Франсуа вдруг забыть, как страшно караются те, кто пытается раскрыть кагулярские тайны. Кагуляр, даже весьма могущественный, никак не может позволить себе быть говорливым.

И в завершение моего повествования расскажу ещё кое-что о том, что случилось вечером 7 апреля. Эти подробности сообщил мне капитан Пьер Берриль.

Итак, Франсуа де Гросувр, когда был только-только обнаружен, ещё держал револьвер в правой руке. Флики нашли револьвер на ковре лишь потому, что во дворце было почти принято решение о переносе тела в квартиру на набережной Бранли. Тело приподняли с кресла, и оружие выпало.

У Франсуа была рана в основании шеи – это было входное отверстие пули, а выходное, куда большего размера, находилось в задней левой части черепа. Вскрытие показало смерть в результате разрушения мозга под воздействием сквозного выстрела. Еще одну пулю нашли в потолке кабинета.

Зачем же Франсуа (если это было самоубийство) сначала стрелял в потолок, а затем уже в себя? Господи! Да что говорить! Это было самое настоящее убийство. И выстрел в потолок конечно же совершен потому, что Франсуа сначала сумел отвести руку убийцы в сторону.

* * *

Кагуляры, когда их орден только появился, начали свою деятельность с расправ над теми, кого считали изменниками. То есть первыми жертвами кагулярских казней стали сами же кагуляры. Правда, один из казнённых, Леон Жан Батист, формально не был кагуляром. Перед самой церемонией посвящения он заявил, что передумал, и за это был казнен в октябре 1936 года, а вот другая жертва, Морис Жюиф, с которым расправились в феврале 1937 года, уже вступил в орден.

С чего кагуляры начали, продолжается и в наши дни, поэтому мой бедный Франсуа пополнил список тех, кто стал жертвой своих же соратников.

Это ужасно, но это так.

Глава восьмая, заключительная

Одна страничка из записной книжки Франсуа де Гросувра, главного охотника президента Пятой республики

После убийства Гросувра мне пришлось срочно очищать от своих вещей квартиру Франсуа на набережной Бранли.

Перетряхивая громадный платяной шкаф, вытаскивая оттуда свои неисчислимые наряды, я вдруг обнаружила на дне шкафа сложенный вчетверо листок. Раскрыв его, я тут же узнала почерк любимого и решила оставить листок себе на память. Полагаю, что это была страничка, вырванная зачем-то им самим из его записной книжки, засунутая потом в карман пиджака или брюк и второпях оброненная.

Впрочем, это всего лишь моё предположение. Несомненно лишь то, что листок покоился на дне платяного шкафа.

Текст привожу целиком, не делая ни малейших изъятий. Надеюсь, что он так или иначе поможет уяснить, чем же на самом деле занимался «герцог де Гиз».

* * *

«Должен признать, что террор нам совершенно необходим, без него Франции никак не обойтись, просто не выжить ни сейчас, ни в обозримом будущем.

Террор должен быть избирательный, точечный, но зато долгий и планомерный. Это нужно для блага Франции, для её процветания.

Массовые казни бессмысленны, вредны и опасны. Они не столько исправляют, столько ожесточают народ. Опыт германского нацизма неопровержимо доказал нам это. Итак, никаких массовых казней.

А вот выборочно, раз за разом нейтрализовывать внутренних врагов Франции – это полезно для нас. Это наиболее продуктивный и единственно надежный путь. Таким путём и должен следовать настоящий галльский национализм.

В то же время уничтожение врага должно быть не только физическим. Просто убить – мало! Врага надо ещё и дискредитировать. Можно дискредитировать и живого, но лучше, надёжней – мёртвого. Дискредитация необходима в любом случае, ведь враг, пусть побеждённый, но вызывающий симпатии, по-прежнему очень опасен.

Кстати, именно так и поступили в своё время с мерзким жуликом Стависким, евреем, едва не разорившим Францию. Его было просто необходимо объявить жуликом, а следовательно – лжецом, то есть человеком, чьи свидетельства не заслуживают доверия, иначе он мог бы очень многое рассказать о французской элите и дискредитировать её со своей стороны.

К счастью для нашего фашизма дискредитирующая кампания против Ставиского, задуманная властьимущими, удалась только наполовину. Саша Ставиский был признан жуликом, но властьимущие оказались запятнаны связями с таким человеком. Власть тоже признали лживой, и это создало благоприятную почву для фашистского выступления в Париже 1934 года.

Так или иначе должны быть уничтожены все внутренние враги нашего великого отечества, но из их смерти мы должны извлекать максимум пользы, как из смерти еврея Ставиского.

Мы должны хорошо помнить события 1934 года как наиболее удачный пример фашистского выступления, не поддержанный извне. Самостоятельное