Шрифт:
Закладка:
Молодуха скоро родила. А потом я потеряла Колю из вида, и много лет ничего о нём не знала. Не встречала и его сестру- двойняшку Веру, у которой могла бы узнать о нём. Прошлой весной в родительский день стою у входа на кладбище, жду знакомую. Людей мимо идёт много, а её нет. Вдруг вижу, вроде, знакомое лицо – какая-то бородатая старуха со стариком.
– Вера, это ты?.. – узнаю и не узнаю бывшую одноклассницу. Боже, до чего мы уже старые! Нет, не может быть, это не она!
– Ты, Люба? – всматривается и не узнаёт меня Вера.
– Да! Я! Как поживаешь? Это – муж или любовник? – киваю на её спутника. Тот стоит с палочкой, трясёт головой и ничего не слышит.
– Муж, какой уже любовник?..
Поговорили о том, о сём, школу вспомнили, учителей – всё как будто вчера было!
– А как Николай поживает? – спрашиваю.
– Какой – поживает! Вот к Николаю и идём! – отвечает Вера. – Здесь теперь он, недалеко…
Пошли вместе. Правда – Колька! Его фотография на памятнике! Эх, друг мой, Колька! Грустно. Много наших уже в земле… Вера устраивает в банке с водой живые цветы, а по всей могиле – проросшие луковые головки рассыпаны.
– А что это за лук тут навален? – спрашиваю.
– Да это вторая жена всё колдует! До смерти-то она его довела! Всё судилась с ним – за два года двадцать четыре судебных процесса! Вот сердце и не выдержало, умер. Так ей мало этого – ещё и после смерти не оставляет в покое! Это она уже в третий раз навалила лука. Мы боимся трогать, не знаем, как надо поступить. На тебе конфетку, помяни Колю! А мы пошли на материну могилку. И Вера с мужем ушли. Я положила конфету в рот и ещё постояла у могилы одноклассника, которого помнила ребёнком.
«Сладкой жизни, Коля, захотел? Сладкой жизни, принесшей горькие плоды?» – думала я. Горькие – в буквальном смысле слова, думала я, глядя на луковицы.
Материнский эгоизм
«Не всё годится, что говорится»
(русск. пог.)
Вы наверняка видели этих несчастных старых матерей, которые не смогли вовремя расстаться со своими взрослыми сыновьями. Ревность к невесткам, эгоизм, недальновидность или неумеренная материнская любовь сделала несчастными их самих, как и обожаемых чад. С дочерьми как-то матери легче расстаются, а вот с сыновьями… Много лет торгуя на базаре, я наблюдаю за одной такой парой – матерью и сыном. Вон они идут, снова вместе. По отдельности я их даже и не видела никогда. Десятилетие проходит за десятилетием, а они неразлучны. Мать-старуха уже едва ноги тащит, да и сын сильно постарел.
– Вы опять вместе? Всё ходите сладкой парочкой! Тебе давно надо с внуками ходить, учить их уму-разуму, а ты всё с мамкой… – упрекаю я шестидесятилетнего «Ваньку». Плюгавенький, детской комплекции, до последней степени невзрачное существо, безвольное и несамостоятельное, он даже не бреется – нечего брить, и смотреть не на что. Хотя его мать Нина – подруга моей матери – жила неподалёку от нас в Рабочем посёлке, я мало что знаю о них, но вижу частенько. Выглядят они небогатыми людьми. Мы здороваемся и знакомство поддерживаем, иногда перебирая в памяти общих знакомых. Немного их осталось…
– Да его одного даже дома оставлять никак нельзя, не то, что в город выпускать! Вчера я ушла ненадолго, а пришла – соседи говорят: иди, твой сын около магазина пьяный валяется! Каково мне таскать его на себе в восемьдесят-то лет? И где только деньги берёт? Видно, выпрашивает! – отвечает Нина, Я пытаюсь добиться какого-то ответа от Ваньки, но тот виновато отмалчивается.
А тут как-то их обоих совсем не стало видно, и долго. Где они? Дома я у них никогда не бывала, знала только примерно, где живут. Наверное, какая-нибудь старинная завалюха, а не дом. Поеду, узнаю – живы ли? Заодним навещу родные пепелища – от родительского домика давно ничего не осталось, а территория усадьбы благополучно освоена соседом – теперь там появились баня и гараж.
Выбрала время, поехала на другой конец города. Фамилия Нины мне была знакома, и я легко нашла их дом, в пяти кварталах от того места, где когда-то стоял наш. Ничего себе! Великолепные хоромы на две половины, ухоженный огород, перед воротами аккуратно вырыта канава, вокруг – ни травинки, всё выщипано, выскребано, подметено. Иван возится перед воротами, поправляет слив дождевой воды в канаву.
– Здравствуй, Ваня! Да кто же у вас так великолепно хозяйничает? Вокруг у всех соседей грязь, камыш растёт, солончаки, а у вас красота – щебень, цветы, песочек! Неужели ты?
– А кто же ещё? – хорохорится Иван. Кажется, я и голос его слышу впервые. Смотрю на него совсем другими глазами, с уважением. Видно, что работа вокруг ежедневно делается немалая! Ведь мог бы быть нормальным человеком, хозяином! Что же помешало? Интересно будет разобраться…
– Ты не хочешь у меня на даче поработать? Я хорошо заплачу!
– У мамки надо спросить! – отвечает мне мужчина предпенсионного возраста… Ваня сильно «сдал», хромает, ходит с палочкой. Узнаю, что Нина тоже жива, но приболела. Идём в дом. Солидные ворота, крепкий забор, аккуратно уложенная поленница, сытая собака, чистое высокое крыльцо, застеленное самодельными половиками. В доме свежепокрашенные полы, побелённая печь, красивые дорожки, уютно. Пахнет не то пирожками, не то булочками.
– Здравствуй, Нина! Какой у вас хороший дом, какие вы замечательные хозяева! Я даже не ожидала!
– Да что я, это всё Ванька. Не его бы пьянство, золотой бы был человек!
– Нина, расскажи про свою жизнь. Знакомы сто лет, а я ничего не знаю про тебя!
– Мы когда с мужем поженились, привёл он меня к себе. Мать его такая лютая ко мне была, житья не давала! Ох, и настрадалась я – столько всего перетерпела! Потом говорю своему мужу, Василию: давай строиться, или я уйду от тебя! Не могу больше! У нас к тому времени уже двое детей было, дочка заневестилась. Вот и построили на две половины – чтобы дочку отделить сразу после свадьбы. Мы же пчёл держали, мёд продавали, отсюда и деньги.
А потом и Ваньке приспичило жениться. Привёл одну прощелыгу, Аньку. Дочка у неё уже была, потом общую завели. Ох, и стерва оказалась! Змеища непутёвая! Нехозяйственная, делать ничего не умеет, слушать не хочет, советы не принимает! Потом кинулась в пучину разврата, взяла детей и уехала в Благовещенск. Уже десять лет ничего о ней не знаем!