вторую ночь – а я думал, что придет сам Паллантьери, – утром, до восхода солнца, в мою дверь постучал некий маэстро Кристофоро, сосед мессера Алессандро через улицу. Под плащом он скрывал младенца620.

Фаустина помнила, как отец покинул дом, держа в руках новорожденную, спеленатую красными шерстяными лентами621.

Сочо между тем продолжал свой рассказ в суде:

Вот я и принес ее этой самой повитухе Полизене и постучался в дверь. Она оделась и спустилась ко мне. А малышка ни разу не заплакала. И я сказал мадонне Полизене: «Вот ребенок моего друга. Отведи этого почтенного человека [Кристофоро все еще был рядом] к кормилице и сделай все необходимое».

А потом я отправился на Кампо-ди-Фьори и записывал в черновую тетрадь пшеницу и другие зерновые, там продававшиеся. Когда же я закончил записи, то отправился в дом Паллантьери [всего в двух или трех домах от рынка]. Я застал хозяина дома. Ведь тогда лишь начинало рассветать, а потому он еще спал.

Итак, я пошел домой перекусить. А потом я пошел проведать ту Полизену – ныне она уже умерла. «Ну что младенец – мальчик это или девочка?» Она сказала: «Девочка, и я думаю, что она родилась только этой ночью, так как мне пришлось перевязывать пуповину»622.

В более поздних показаниях старик Сочо пояснял: «Мы распеленали младенца и увидели, что пуповина еще не завязана и не закреплена. И я сказал мадонне Полизене: „Готов поклясться, малышка еще не крещена“»623.

Продолжается рассказ Сочо:

Тогда я сказал Полизене: «Если это тот самый ребенок, он точно не был крещен». Потом же, боясь, что девочка может умереть некрещеной, я вернулся в дом Паллантьери и просил дворецкого, чтобы мне дали поговорить с хозяином по срочному делу. Тот ответил мне, что хозяин спит, поскольку всю ночь он занимался штудиями. На что я ответил: «Разбуди его, поскольку речь идет о деле, которое имеет для него большую важность. А если ты откажешься будить его, я начну колотить в дверь».

Поэтому слуги разбудили мессера Алессандро, и я вошел. Он был там, еще в постели, одетый или нет, не видел и не могу сказать, и я рассказал ему, что мы уже сделали, и спросил, крещен ли уже ребенок. Он ответил отрицательно. Я спросил у него, желает ли он, чтобы девочку покрестили и каким именем ее назвать. Мессер Алессандро ответил: «Покрести ее и дай ей любое имя, какое захочешь».

Тогда я пошел домой и постучал в дверь. Моя служанка отворила мне. Я поднялся наверх, взял церковную свечу, прикрепил к ней ниткой джулио [монетку] и отнес мадонне Полизене. Я сказал ей: «Идите к кормилице ребенка. Отнесите ей эту свечку и ждите здесь в Сан-Джованни-делла-Мальва, моем приходском храме, там мы покрестим ее».

И вот, не зная, как еще назвать малышку, я дал ей имя своей покойной приснопамятной матери, звавшейся Эленой. Вот все, что мне об этом известно624.

Благочестивого Сочо глубоко шокировало небрежное и безразличное отношение Паллантьери к судьбе души младенца. «Мне показалось очень странным, сколь мало его беспокоило то, что малютка могла умереть сарацинкой, если бы я не заговорил об этом»625.

Как и в случае с Орацио, Паллантьери старался издалека следить за своим незаконнорожденным ребенком. Он установил целую сеть посредников, связывавших его с кормилицей Элены: Полизена, Кристофоро, Сочо. Дом кормилицы, Джакомины, был на другом берегу Тибра. Деньги, выделявшиеся Паллантьери на содержание девочки, приносил Кристофоро626. Сочо чутко следил за материальными потребностями малышки: «Поскольку у девочки не было рубашечек, я пошел в дом Паллантьери и потребовал дать мне две рубашки, из числа старых. А потом моя жена сшила мне две рубашки для малютки»627. Паллантьери запретил Сочо, знавшему о происхождении Орацио и о том, что девочка была плодом инцеста, даже упоминать когда-либо Элену в разговорах628.

Однако, вопреки всем предосторожностям, родительские порывы фискального прокурора выдавали его отцовство с головой. При всей его небрежности в вопросах выбора имени и крещения дочери, Паллантьери тем не менее достаточно пекся о ее благополучии, чтобы слоняться по улице, где жила кормилица Элены. Ему принадлежал садик близ Сан-Пьетро-ин-Монторио, на вершине Яникульского холма. Когда фискальный прокурор ехал туда, он часто выбирал окольные пути. Вместо того чтобы подняться прямо к своему винограднику, Паллантьери, переехав Тибр по мосту Сикста, резко сворачивал всего через два квартала направо, следуя далее через Септимиевы Ворота и вверх по течению реки вдоль по Виа Лунгара. Кормилица Джакомина и ее соседи вскоре смекнули, что перед ними таинственный отец украдкой принесенного младенца629. Джакомина сама описывала его в суде: он обращал на себя внимание белым конем, длинной бородой с проседью, резкими манерами, черным головным убором из бархата или шапочкой, как у священника, своими длинными судейскими мантиями630.

Элена, несмотря на ненадежное начало, выжила. Вплоть до ареста Паллантьери продолжал выплачивать содержание, 24 джулио в месяц, используя Кристофоро как посланника и источник новостей о жизни дочери631. 4 октября, за два дня до ареста Паллантьери, Кристофоро посетил кормилицу и застал малышку в добром здравии632. Когда Паллантьери оказался за решеткой, будущее Элены, как и ее родителей, стало сомнительным.

Часть 5: история Ливии

Ливии повезло, она одна избежала и смерти, и когтей Паллантьери. Нельзя сказать, чтобы он не пытался завладеть ею, но сначала ее юный возраст, а затем, возможно, ее решительность и бдительность Лукреции сохраняли ее девственность, пока ее спешно не выдали замуж. Она родилась в 1543 или 1544 году и ей было только пять лет, когда Лукреция перешла через улицу в дом Паллантьери – это она уже помнила, и пять или шесть лет, когда родился Орацио. Представ перед судом в декабре 1557 года, она была четырнадцати, самое большее пятнадцати лет от роду. Еще ребенком Ливия знала из семейных разговоров о связях своих сестер, хотя тема была очень болезненной. В суде Паллантьери спрашивал ее, рассказывала ли она кому-нибудь о бастардах в своей семье.

Она отвечала: «Синьор, нет, ибо если бы я обмолвилась об этом, я бы сказала это на позор себе и своим сестрам». И на тот же вопрос она добавила: «Об этом я никогда не говорила ни со своим мужем и ни с кем бы то ни было иным»