губернатору, после чего меня допросили и отправили в тюрьму». И к ответу на тот же вопрос она добавила: «Мессер Альберто жил в моем доме дважды. Первый раз он жил у нас около трех месяцев, а сейчас прожил уже год».

Ее спросили, откуда она знает, что Альберто покинул ее дом, и знает ли, куда он отправился?

Она ответила: «Я знаю, что он сменил жилье и что он привел в порядок свои дела до того, как я попала в тюрьму. Ливия также подтвердила мне это вчера. Однако она не сказала мне, куда именно он переселился. Она сказала, что он заплатил за комнату семь скудо, поскольку хотел забрать нашу мебель с собой. И никто больше не проявлял ко мне такого участия, как он».

Ее спросили, были ли они с Альберто когда-либо физически близки.

И он [Паллантьери] сначала повернулся к ней и сказал, что она обязана говорить правду. И она ответила: «Кто бы говорил! Вы стараетесь раскопать тут что-то неприглядное! Я здесь из‐за вас, а не из‐за него! Видит Бог, от вас я видела больше зла, чем от него!»

И тогда прокурор [Атрачино] спросил, что она хотела сказать этими словами, и велел ей ответить на вопрос.

Она ответила: «Я хочу сказать, что вы позорили меня и клеветали на меня, хотя я ни с кем ранее не имела физической близости, кроме вас, а вы представляете все так, будто мы [сестры] занимались этим со всеми подряд. В хорошеньком бы мы были положении [? – слово в рукописи трудно разобрать], если бы не мессер Альберто. Он оплатил мои расходы, обувал и содержал моих детей, а также платил нам за комнату и был моим другом весь прошедший год. И ни для кого не секрет – хорошо ли он поступил со мной или дурно»549.

Теперь нам становится понятно заявление Лукреции на дыбе, что веревка и боль были ее так и не полученным приданым. Как она сказала суду, пока она была в тюрьме, старая женщина, присматривавшая за ее детьми, умерла, а новорожденный ребенок заболел. Муж бросил ее, человек, в которого она была влюблена и на поддержку которого рассчитывала, уехал неизвестно куда. Как мы узнаем, этим не исчерпывался список ее потерь, но, чтобы узнать, что было дальше, надо будет прочесть истории Фаустины и Ливии. Сейчас же давайте обратимся к судьбе плода насилия, Орацио.

Часть 2: история Орацио

Рассказ о первых восьми годах жизни Орацио сообщает нашему повествованию еще больше объема и полутонов. Ведь он добавляет красок к сложному клубку чувств самого Паллантьери, этакой смеси жестокости и нежности, а также обнажает некоторые из сложной системы связей, которые вели ко все большему взаимопроникновению двух домохозяйств, расположенных друг напротив друга по Виа Леутари.

В суде Паллантьери утверждал, что Орацио и правда был его сыном, но от служанки, а не от Лукреции550. Причины, толкнувшие его на обман, нам прояснит история Фаустины. Соответственно, Алессандро представил дело так, будто бы он сам, а не отец Лукреции, вынес ребенка одного дня от роду из дому, чтобы отнести его кормилице. Установив, как обстояло дело на самом деле, судьи припомнили это обвиняемому, называя всех участников эпизода поименно551. Из своих рождественских обещаний Паллантьери более последовательно исполнял намерение позаботиться о ребенке, чем помочь его матери. Он оплачивал содержание младенца, которого в поисках молока, приюта и заботы переносили из дома в дом. Надеясь скрыть имя матери ребенка, Паллантьери наводил туману в деталях. У мальчика была кормилица, но он не помнит ни ее имени, ни места, где она жила. А потом о сыне заботилась жена – он забыл имя – одного из стражников губернатора, а потом семья маэстро Бартоломео, жившая близ здания Таможни552.

Для того чтобы издалека присматривать за воспитанием мальчика, Паллантьери нанял специального человека, Фьорину, еврейку далеко за семьдесят, которая в течение предшествующих пяти лет пользовалась его юридическими услугами, а временами судилась с ним по имущественным вопросам553. Фьорина мальчишку любила. Два года спустя, в 1551 году (ее свидетельство содержит тьму намеков), из любви к ребенку старушка уступила его отцу права на остерию в еврейском квартале, имевшую лицензию на продажу кошерного вина554. Часть денег шла на ее собственное содержание, часть – ее управляющему в таверне, а остальное покрывало часть расходов на еду для Орацио555. Чувствуя себя одураченной, на процессе 1557 года Фьорина свидетельствовала против Паллантьери. В суде она с куда большей охотой, чем ее наниматель, рассказала подробности о том, кто растил Орацио.

Он [Паллантьери] посылал за мной Агостино [Меруло, личного секретаря], который приходил четырежды. И я пошла туда и спросила: «Что вам угодно?» Он ответил, что родился младенец. Он хотел, чтобы я время от времени заходила в гости к кормилице и присматривала, как она обращается с мальчиком. Это была жена мясника Чезаре. И я заходила к ней один-два раза в неделю, как получалось. Затем я взяла ребенка к себе на несколько дней, а потом я нашла ему новую кормилицу556.

Когда ребенок был отлучен от груди, Паллантьери решил забрать его домой. Точнее, почти домой. Фьорина рассказывала в суде: «Тогда я забрала его и принесла в дом того лютневого мастера»557. Это было в 1552 или 1553 году; Орацио было три, почти четыре года558. Паллантьери лишь пояснил суду, что надеялся на его обучение и воспитание в домашней школе Адрианы559. Так Лукреция вновь узнала своего первенца – он стал воспитанником ее родителей, получая при этом ежемесячное содержание от своего любящего отца. Паллантьери был живым воплощением родительской заботы.

Я слушал, как он учится читать и петь. Иногда я приходил, если мальчик заболевал, когда они говорили мне об этом, или если у него появлялись черви [возможно, глисты, но, вероятнее всего, понос]. И по другим причинам и когда мадонна Адриана была больна560.

Без сомнения, отец в мальчишке души не чаял. Он даже хвалился его сметливостью перед папой Юлием III561.

В 1556 году здоровье Адрианы пошатнулось. Она болела, а затем 24 ноября, в канун дня Св. Екатерины, умерла562. Незадолго до смерти Адрианы Паллантьери забрал Орацио к себе, на другую сторону улицы, и поселил его в своем доме, почти