языковой точки зрения, вероятно, лучший. В «Улиссе» есть предложения и абзацы, не уступающие блистательным строкам Шекспира или сэра Томаса Брауна. В тех же «Поминках по Финнегану» встречается несколько запоминающихся фраз. (Например, вот эта – перевести которую я не буду и пытаться: «Beside the rivering waters of, hither and thithering waters of, night».) Но для такой огромной книги это скорее исключительный случай.

«Поминки по Финнегану» – это набор каламбуров на мерцающем английском, которые трудно не назвать неудачными и беспомощными. Не думаю, что преувеличиваю. «Ameise» по-немецки – это муравей; «amazing» по-английски значит «удивительный»; Джеймс Джойс в своей «Work in progress» создает прилагательное «ameising» для обозначения изумления, которое вызывает муравей. Вот еще один пример – возможно, не такой провальный. В английском языке «banister» – это «перила», а «star» – «звезда». Джойс объединяет эти слова, создавая слово «banistar», в котором сочетаются два образа.

Жюль Лафорг и Льюис Кэрролл играли в ту же игру с бóльшим успехом.

1939

Литературная жизнь: пятерняшки Дион

Одна из обескураживающих особенностей нашего времени – восторг, который по всей планете вызывают сестрички Дион, что обусловлено числовыми и биологическими причинами. Доктор Уильям Блатц посвятил им пространный труд, предсказуемо иллюстрированный очаровательными фотоснимками. В третьей главе доктор Блатц утверждает: «Ивон узнать легко, потому что она самая старшая, Мари – потому что она самая младшая, Аннет – потому что все принимают ее за Ивон, а Сесиль – потому что она совершенно неотличима от Эмили».

1939

Часть IV

1937–1945

Заметки о Германии и войне

Школа ненависти

Назидательная книжица Эльвиры Бауэр распродана уже в пятидесяти одной тысяче экземпляров. Ее цель – приобщить школьников и школьниц к нескончаемым трудам и радостям юдофобства. Насколько знаю, критика в Германии критикам теперь запрещена, допустимо лишь информировать о вышедшей книге.

Ограничусь и я информацией о нескольких рисунках, объединяющих этот плотоядный томик. Замешательство (и овации) оставляю читателям.

Первый рисунок иллюстрирует нехитрую мысль: «Все евреи – исчадия дьявола».

Рисунок второй изображает еврея-кредитора, забирающего у должника свиней и корову.

Третий – возмущение немецкой девицы, которой докучливый и похотливый еврей навязывает дорогое ожерелье.

Четвертый – еврея-толстосума (с сигарой и в феске), выгоняющего из дому двух побирушек, явно нордического происхождения.

Пятый – еврея-мясника, топчущего мясо ногами.

Шестой – увековечивает силу воли немецкой девочки, гордо отказывающейся от куклы в еврейской лавке.

Седьмой – ополчается на евреев-адвокатов, восьмой – на евреев-врачей.

Девятый поясняет слова Христа: «Иудеи предали меня».

Десятый, проникшись внезапным сионизмом, изображает плачущих евреев-изгнанников на пути в Иерусалим.

Дюжина других не уступает перечисленным ни в остроумии, ни в наглядности.

Из текста достаточно пересказать два стишка. «Немецкого Фюрера немецкие дети любят, Господа Бога на небе – боятся, евреев презирают», – гласит один. Второй сообщает: «Немцы ходят, а евреи ползают».

1937

Тревожное истолкование

Доктор Йоханнес Рор (из Берлина) переработал, обновил и германизировал и без того очень германскую «Историю немецкой литературы»[205] А. Ф. К. Вильмара. В изданиях, выходивших до Третьего рейха, труд Вильмара был только посредственным; теперь же он пугает. Пугает даже алфавитный указатель. Этот извращенный каталог включает в себя около семисот авторов, но невероятным образом замалчивает имя Гейне.

Nennt man die besten Namen,So wird auch der meine genannt[206],

– писал Гейне в 1823 году, не подозревая, что расовый педантизм 1938 года опровергнет его слова. Также были удалены Франц Верфель, Альфред Дёблин, Йоханнес Бехер, Вильгельм Клемм, Густав Майринк, Макс Брод, Франц Кафка, Готтфрид Бенн, Мартин Бубер, Альберт Эренштейн – австрийский поэт, Фриц фон Унру, Казимир Эдшмид, Лион Фейхтвангер, Арнольд Цвейг, Стефан Цвейг, Эрих Мария Ремарк и Бертольд Брехт… Я не хочу громоздить имя на имя, здесь достаточно напомнить, что три из них – Бехер, Дёблин, Франц Кафка – принадлежат писателям выдающимся, а среди остальных имен нет ни одного, которому не нашлось бы достойного места в истории немецкой литературы. Причины этих умолчаний очевидны (и неприглядны): многие вычеркнутые – евреи, все они – не национал-социалисты. Более развернутый ответ мы найдем на одной из последних страниц. На зловещей странице 435 написано: «На немецкий народ выплеснулись огненные реки, эта земля еще не знала столь сокрушительной мощи слова: великие речи фюрера исполнены высоких мыслей и при этом широко распахнуты для понимания простого человека, они проникнуты надеждой на будущее и при этом непосредственно применимы к действительности». Сразу же после этого перед нами развертывается панегирик литературному творчеству Йозефа Геббельса – он, как ни странно, оказывается автором пространного символического романа, который «в силу образцово революционного поведения героя, мужественного целомудренного идеализма и огненного дыхания языка является книгой новой молодежи и всей молодежи в мире». Восторг критика не ослабевает и при описании романа Альфреда Розенберга «Миф двадцатого века». (Антисемитизм Рора непостижим. Он запрещает упоминать Гейне в истории немецкой литературы, но позволяет возвеличивать Розенберга.)

И это еще не все. Гёте, Лессинг и Ницше искривлены и изувечены. Для Фихте и Гегеля место нашлось, но нет ни единого намека на Шопенгауэра. Стефан Георге представлен лишь своими пылкими пророчествами, так удачно возвещающими приход Адольфа Гитлера…

«В России творятся куда бóльшие нелепицы!» – твердят мне с разных сторон. Я полностью соглашаюсь, однако Россия не может интересовать нас так живо, как Германия. Германия – наряду с Францией, Англией и Соединенными Штатами – это одна из основных наций Запада. Вот отчего нас так терзают ее помрачение и раздоры, вот отчего подобные книги выглядят столь мрачно.

Мне кажется нормальным, что немцы отказались от Версальского договора. (Настоящий европеец не может не тяготиться этим инструментом мести.) Мне кажется нормальным, что немцы отказались от республики, – это было случайное (и угодливое) ухищрение на потребу Вудро Вильсону. Мне кажется нормальным, что немцы пылко приветствуют человека, который обещает вернуть им утраченную честь. Мне кажется безрассудством, что ради чести немцы готовы пожертвовать своей культурой, своим прошлым, своей порядочностью и что их ярость направлена на изучение варварства.

1938

Война. Опыт беспристрастности

Легко доказать, что незамедлительным (и даже мгновенным) следствием этой всеми чаемой войны явилось затухание и отмена всякой интеллектуальной деятельности. Я имею в виду не Европу – там, по счастью, остается Джордж Бернард Шоу; я думаю сейчас о стратегах и апологетах, с которыми неутомимый случай сталкивает меня на улицах и в домах Буэнос-Айреса. Междометия присвоили себе роль рассуждений; дело в том, что оголтелые спорщики с легкостью придают им вид аргументов и эта простенькая маскировка вполне удовлетворяет и убеждает слушателей. Оратор, заявлявший, что война – это некий либеральный джихад, направленный против диктатур, в следующую минуту утверждает, что Муссолини должен сражаться с Гитлером, тем самым опровергая свой первый тезис. Тот, кто сорок дней назад доказывал, что Варшава неприступна, теперь (со всей искренностью) изумляется, как это Варшава