Лаоному, которую помнила ещё совсем девчонкой, она тоже взяла с блюда кусок свинины пожирнее. Но Алкмену это ещё больше подвигло воспитывать дочку:

— Вот, гляди на Амфитею и учись! А то, как сыщем тебе осенью жениха, так в новом доме такую засмеют. Скажут, вроде из дворца невеста, а повадки, как будто коз да свиней пасла!

— А что же, есть жених на примете? — спросила Миухетти у царицы.

— Нет ещё, но как мальчики вернутся, сыщем.

— Так, неизвестно, какой муж попадётся. Может, такой, что тощих не любит! — Миухетти решила подыграть девушке.

— И то верно, — согласилась Алкмена, — кто его знает, может, скажет, тоща невеста, кожа да кости.

— Толстый сохнет — худой сдохнет, — улыбнулась Миухетти.

Лаонома смотрела на неё, скрывая зависть. В критянке ни капли лишнего жира не было. Девушка знала, что Амфитея и колесницей правит, и лук легко натянет, да не детский, а боевой.

— Да-да, вот верно говоришь, — мигом переобулась Алкмена, даже того не заметив, — все ж знают, худые-то долго забеременеть не могут, да родами нередко мрут. А ты что же, Амфитея, милая моя, не родила ли ещё ребёночка?

Тут уж Миухетти пожалела, что в разговор этот вмешалась. Что ответить этой женщине, для которой она словно вторая дочь, притом старшая и чуть ли не любимая? Не рассказывать же в самом деле о снадобьях, что умели делать лекари Чёрной Земли. Которые позволяли заводить любовников, да не беременеть.

— Нет, не родила.

Алкмене в её ответе послышался грустный вздох (а может так оно и было, хотя Миухетти и сама того не поняла). Она поспешила утешить:

— А, ну тогда родишь ещё. Только хорошо есть надо уже сейчас. Кушай, вот сыр у нас свежий. Самый лучший во всей округе, угощайся!

Лаонома спросила:

— А мужчина есть?

Миухетти улыбнулась.

— Есть.

— И каков он? — мечтательно поинтересовалась Лаонома.

— Да ты верно видела его, выходила же встречать. Мы с ним вместе на колеснице стояли. Он в свите посла, меня с собой за море и взял.

— Этот, стало быть? — прищурилась Алкмена, — хорош парень на вид, да.

— На ложе-то как он? — шепнула Лаонома еле-еле слышно.

Алкмена однако, услышала, всплеснула руками.

— О чём думаешь, сопливка?

— А что? — вскинулась та с вызовом, — половина подруг уже замужем давно, и ты сама мне говорила, что ванактиссу Никиппу в тринадцать замуж выдали.

— Может потому и ванакт наш такой хилый уродился, — хмыкнула Перимеда.

— Вот именно, — поддакнула Алкмена.

— Замуж, это одно, — добавила Перимеда, — а любовные утехи — другое. Мы же не фракийцы какие.

Она многозначительно посмотрела на Миухетти и добавила:

— Те девство до брака вовсе не хранят, а мужи их гордятся, если жена до законного брака успела родить неизвестно от кого.

— Почему гордятся? — спросила Миухетти, которая этого не знала.

— Плодовитость подтвердила, значит и замуж можно взять, — ответила Перимеда.

— Дикий народ, — вздохнула Алкмена, — была у меня рабыня оттуда. Ох и дикая тварь…

— Это та самая? — спросила Миухетти.

Алкмена кивнула. Миухетти поджала губы.

— А любовные утехи у тебя, Лаонома, могут и вовсе не случиться, — сказала Перимеда, — какой жених будет. А ну как братья тебе подберут знатного, да седого? Какие с ним утехи, сунул, вынул, да спать. Хорошо будет, если есть, что сунуть. А то вон Иокаста Фиванская чуть не до седин без ласки просидела при мужеложце своём.

— Я лучше удавлюсь, чем такой муж, — мрачно заявила Лаонома и вновь посмотрела на Миухетти, одним взглядом вопрошая: «Ну так что там про ложе-то?»

Миухетти подмигнула девушке и движением губ беззвучно сказала краткое слово. Та поняла и залилась краской.

— Как звать-то его? — спросила Алкмена.

— Автолик.

— Автолик? — удивилась Алкмена, — это не тот ли, который с Парнаса?

Миухетти удивилась, припоминая, что он говорил ей о своей родине. И верно ведь, дед его Дедалион на горе Парнас жил.

— Да вроде тот, — ответила она осторожно.

Алкмена только головой покачала. Нахмурилась.

— А что? — недоумённо спросила Миухетти.

— Не слышала ты разве, какая молва о нём?

— Нет.

— Если этот тот самый Автолик, конечно. Он себя сыном Гермия Трёхглавого зовёт.

— Такое говорил мне, да.

— Молва о нём идёт… Разная.

— Дурная?

— Ну почему. Есть и хорошая. Щедро он, знаешь ли, осыпан хулой и хвалой. Воин отменный, при этом прост, не заносчив. Друг верный. Тем, кто дорог ему, не раз на помощь приходил. Хитрец и плут, клятвопреступник. Клятвы нарушает, что и не подкопаешься, не обвинишь. Стада красть так умеет, что не поймали не разу.

— Раз не поймали, как же доказали, что он?

— То-то и оно, что не доказали, — вздохнула Алкмена, — но подозревают. Я ведь сразу и не узнала его, давно не видала. Он ведь ещё там, в Фивах, частенько появлялся, с мужем моим дружил, хотя годами мальчикам ровесник. Амфитрион даже просил его борьбе их учить. Представляешь? Этакий сопляк, а взрослые мужи, воины, его в учителя для сыновей приглашают.

— Не встречала я его в Фивах, — сказала Миухетти.

— Так это давно было. Ещё до того, как Мерихор…

Она замолчала. Миухетти и Лаонома тоже молчали. Критянка смотрела на дно опустевшей чаши. Кусок в горло больше не лез.

— Жертвы надо принести, — сказала Алкмена, — тень Мерихорову покормить. Благороднейший муж был. Чую я, не просто так вспомянулся. Да и ты вернулась. Что-то опять будет.

Миухетти не ответила.

Глава 10. Златообильные Микены

Всякий житель Микен, будь он простолюдин, или знатный человек, иначе как Златообильными родной город не называл. Повелось это не с давних времён, когда жили деды и прадеды. Нет, это стало приметой нынешних дней. Никто и не припомнит, как это случилось, только называть сейчас город иначе, по-простому, никак нельзя. Недостойно это для вотчины ванакта. Великому царю положено жить в богатом и могущественном городе, отличаться от иных городов пышными титулами и древней славой.

Всего этого было в Микенах в изобилии и с каждым годом преумножалось. Немало тому способствовали и неприятности, что по воле богов, никак иначе, постигли их давнего соперника, Семивратные Фивы.

Один за другим, вот уже который год подряд славные мужи покидали Фивы, не выдержав власти нечестивого Лая. Да и после его гибели исход из Фив не закончился. Новый царь Эдип оказался слабым, хоть и не замешан был в нечестивых делах предшественника. Влияние Фив с каждым годом таяло, а микенское, напротив, росло.

Разговоры о том, что микенскому басилею более пристало именоваться ванактом, нежели правителю Фив, начались ещё при Персее, но тогда в большой силе был