Наконец, положенные речи были произнесены, никто в грязь лицом не ударил, достоинства не уронил. Радушный хозяин пригласил послов внутрь. Они прошли ворота, повернули налево, оказавшись в узком коридоре. Прошли ещё одни ворота, затем большие пропилеи[94] и оказались в первом внутреннем дворе. Здесь слуги басилея захлопотали вокруг посольской свиты. Ослов надо разгрузить, дары принять и учесть, людей устроить.

Послы этого не стали дожидаться. Пройдя вторые пропилеи, они попали в главный двор, с колоннадой по периметру. Здесь находился вход в большой мегарон, просторный зал, центр которого занимал огромный очаг. Крыши над очагом не строили, и дым свободно выходил наружу.

Стены главного зала были расписаны яркими красками, которые радовали глаз. Три охотничьи собаки преследовали кабана. Гончие настигали его, и шансов на спасение у него уже не осталось. Ведь на противоположной стороне его поджидали охотники с копьями и луками. Знаком того, что хозяева дворца могут похвастаться не только нарисованными трофеями, была кабанья туша. Она висела над очагом очаге, а по всему залу от неё шёл приятный запах жареной вепрятины. В очаге вместе с поленьями горело множество душистых веточек и трав.

Клыки вепря, конечно же, добавились в набор чьего-то нового шлема.

Мужи удалились в мегарон. О чём будут разговоры в главном зале? Миухетти могла бы их заранее пересказать. Она так живо представила себе, как Меджеди рассказывает ахейцам об охоте в тростниковых заводях, о диковинных зверях, живущих в Чёрной Земле. А здешние аристократы будут раз за разом изумляться, слушая охотничьи байки. Их собственные истории о затравленных кабанах и оленях самим покажутся детскими играми. Разве можно сравнить какого-то там кабана с невероятным зверем пахема, что живёт в воде, ест траву, но бывает столь свиреп и неукротим, что способен приличного размера лодку перевернуть.

А Автолику конечно же придётся поддакивать флотоводцу, ведь соплеменнику ахейская знать поверит на слово куда больше, чем чужеземцам.

Миухетти осталась с пожилой женщиной, которой улыбалась у ворот.

— Милая моя! — воскликнула женщина, раскрыв объятья.

Миухетти шагнула навстречу. Женщина обняла её и расцеловала.

— Амфитея, девочка моя!

— Алкмена!

— Я и не чаяла, что ещё увижу тебя!

— Боги милостивы, вот я и вернулась. А где мальчики? Не видела их.

Алкмена помрачнела.

— В походе оба. Ванакт покоя не даёт. Где-то возле Псофиды, на горе Эриманф. С кем-то из младших Пелопидов ванакт опять что-то не поделил. С Капреем[95] вроде.

— Для того ведь и принял, чтобы покоя не давать, — сказала Миухетти.

Алкмена вздохнула. Предложила Миухетти искупаться с дороги, на что та охотно согласилась, ибо знала, что Алкмена обладает роскошной большой медной ванной — подарком Мерихора. У других-то басилеев глиняные, поменьше. Уж ей-то, конечно, поплескаться дадут вволю.

Она решила заодно переодеться в ахейский наряд. Как раз в тот, что отвергла утром. Теперь Миухетти решила, если она наденет ахейское платье, то здешние женщины лучше к ней отнесутся и будут откровеннее. А здесь она может узнать то, о чём не скажут в главном зале.

Платье из плиссированного льна, парик и многорядное ожерелье усех Миухетти сменила на другое, сшитое по критской моде. Здесь, в ахейских землях, женщины издавна одевались, подражая моде критских дворцов. Широкая юбка ярко-синего цвета казалась ещё объёмнее из-за множества оборок с блестящей вышивкой. Узкий корсет обтягивал и без того тонкую талию, приподнимая высокую грудь. Волосы, завитые в тугие локоны, отдельными прядями спадали на шею и обнажённую грудь.

Алкмена была уже в годах. Как не украшала причёску золотыми бусами, видно было, что седых волос у неё уже не меньше, чем чёрных. Хотя и оделась она в платье, похожее на критское, обнажать грудь уже и не пыталась. Молодухи пускай красуются. Она набросила на платье сверху расшитый льняной плащ, скрывающий фигуру.

Алкмена ласково встретила гостью и усадила Миухетти в кресло рядом с собой. Миухетти вздохнула, покрасоваться не перед кем. В Доме Прялки собрались одни женщины. Хозяйка, жена Ликимния царица Перимеда, Алкмена и её дочь Лаонома. Последней на вид было всего лет пятнадцать, рослая девица, лицом и статью похожая на мать, казалась уже совершенно оформившейся. Она не скрывала грудь, довольно развитую для юных лет.

Лаонома была племянницей царицы. Та приходилась родной сестрой её отцу.

Алкмена и её дочь изяществом и стройностью не отличались. Обе они были довольно крепкого телосложения и больше всего обликом походили на роспись на противоположной стене, которую разглядывала Миухетти. Там изображены были две женщины, которые правили колесницей. Такие же дородные, крепко сложенные, точь-в-точь, как Алкмена и её дочка. Только одетые в простые платья, не выставлявшие грудь напоказ.

Хотя за столом сидело всего четыре женщины, в служанках во дворце Тиринфа недостатка не было. Они подавали блюда, двое девушек играли на флейтах, ещё трое танцевали для хозяев и гостьи. Словом, было весело, для тех, кто не видал лучшего, не бывал на пирах знатных людей в Чёрной Земле.

— Кушай, кушай, дорогая! — Алкмена то и дело подвигала к гостье блюда с кусками жареной свинины и козлятины, — после такой долгой дороги по морю, надо хорошо наедаться. Вы же там совсем оголодали, все знают, какая в море еда. Одна сухая лепёшка на весь день!

Миухетти слушала добрую женщину да брала с блюда по одному кусочку мяса. Но тут, с самого краю стола она заметила блюдо, вкус которого помнила ещё с детства. Мелко нарубленные листья свёклы и хрен были заправлены толчённым гиацинтом. Кусочки гиацинтовых луковиц вперемежку с оливками были разложены по краю блюда. Им Миухетти и занялась.

— Вот ты погляди, как в настоящих дворцах себя ведут, — Алкмена зашептала на ухо дочери так, что её и служанки услышали, не говоря уж о гостье, — ест, как птичка клюёт! Одну зелень. А ты, свинину жареную трескаешь! Ишь, как разнесло-то за лето тебя, не успеваем платья шить.

Знатная дама, она пряла и ткала сама, вместе с дочерью и рабынями. Так заведено во всех ахейских домах. И Перимеда, да и жена самого ванакта так поступает. Потому женская половина — Дом Прялки даже во дворце.

— Мама, ты чего, оставь! — обиделась Лаонома и посмотрела на мать укоризненно. Ведь и мать худобой не отличалась, и в молодости, и сейчас. О чём не раз говаривала дочери, что нет мол, красоты в худобе, кушай, доченька, лучше. Чай не простолюдины, чтобы голодать.

Миухетти изо всех сил старалась не засмеяться, наблюдая за ними. Чтобы не расстраивать