На вершине Кайласа ветер рвал и метал порванную накидку Мархи, отчего кам едва стоял на ногах. Ледяные порывы с мокрыми облаками заставили его присесть и уткнуться лицом в снежный наст. Ноги почти полностью ушли в белое покрывало, которое то и дело сплеталось с ветром и превращало пространство в непроглядный хаос.

Идти было невозможно.

Шаман плотнее укутался в мех и стал искать место укрытия. Правее от него с подветренной стороны на глаза попались две черные глыбы, утопающие в снегу. Они, как человек в черной маске, противостояли непогоде и верили, что за концом наступит новое начало. И начало это было неизбежным, как смена времен года, как исток и устье реки, что питает море или океан.

– Туда, – сухо указал Асай на глыбы и без труда зашагал по верхней границе снега, не оставляя следов.

Мархи снял с бедра тесак, который носил с собой время от времени с двенадцати лет и стал орудовать им словно ледорубом. Вонзая металл глубоко в наст, он вытягивал себя вслед за ножом, пока тело вновь не уходило в снежную пучину. Прошло полчаса не меньше, когда кам, наконец, ступил на земную, голую твердь.

– Прошел и ладно, – решительно бросил он себе и подошел к старику.

Жжение от пота стало разрастаться между лопаток, но каму было не до того. Ничего важнее миссии в сей час быть не могло.

Асай прятался под камнем высотой в пять метров с аркой-углублением в два человеческих роста. Внутри серел высеченный вход.

Куда вели самодельные врата, парень догадывался, но решиться на первый шаг оказалось делом трудным, почти невозможным. Здесь на Ольхоне он знал, понимал законы бытия, даже согласился с ними и старался не перечить. Что ждало его там – не ведала ни одна живая душа.

Когда рев ветра немного стих, Мар шагнул внутрь и осмотрелся. Темнота немного рассеялась, освещенная предутренним солнцем, блеснувшим сквозь облака.

«Восточная сторона», – тут же сориентировался кам в пространстве и прошел чуть дальше.

Дорога, выщербленная в глыбе, оказалась просторной и сухой. Созданная кем-то или чем-то сотни, а то и тысячи лет назад, она осталась до сих пор нетронутой, девственно-чистой. Только пыль и животные экскременты дали понять, насколько она стара и заброшена. Через десятки метров проход сузился, стал спускаться вниз. Серпантин покружил Мара пару минут, пока резко не закончился тупиком.

– Что? Дед, куда дальше?

Асай глухо рассмеялся, провел невидимой никому, кроме внука, рукой по каменной преграде. Она затряслась и стала сыпать песок и пыль прямо под ноги Мара, отчего тот раскашлялся, едва успев прикрыть глаза. Отвернулся.

– Ты нас похоронить здесь решил? – буркнул кам, сморщившись от запаха тлена.

– Путь к небесам знают только главы. Неужто думал простым шаманам он открыт?

Парень пожал плечами и огляделся.

Светлые, сине-голубые руны и письмена внезапно покрыли мертвые андезитные стены и осветили проход, по которому он только что спустился. На тупиковой стене разлилась картина тысячи раз повторяемая на бубнах и в юртах шаманов: три мира, один под другим, красовались своими обитателями. Среди знакомых проскальзывали фигурки людей, зверей и богов, но большую часть шаман никогда не видел.

На верхнем «этаже» сидели тэнгри: большие, могучие и непоколебимые властители стихий, жизни и природы. На среднем – трудились, рождали потомство человеческие существа, флора и животные всех Срединных миров, витали джины, духи гор, рек, всего сущего. В Нижнем томились демоны, озлобленные духи и души умерших.

Мар поднял взгляд и ахнул. Прямо над его головой кружились тринадцать звезд. Семь Западных и пять Восточных.

– К Мала, Отцу Неба, есть доступ только ами. Остальные души оставляй здесь, – приказал Асай и растворился.

Все еще под впечатлением от красоты сияния знаков, Мархи снял со спины бубен, вынул колотушку и сел. Шея затекла от неустанного просмотра чудес на потолке, в горле образовалась пустыня.

Надо же, какими замысловатыми магами были предки. Смастерили тайное место, где можно не бояться врагов, где сами боги оберегают тело кама, пока тот камлает. Умно.

Глаза шамана закрылись. Бубен зазвучал, как сотни раз до этого. Сначала тихо и медленно, призывая силы Ольхона и отгоняя бесов, потом громче и настырней.

Олень Бо вышел на поклон двойнику по призрачному полю не спеша, разминаясь. Когда бока и копыта привыкли к мерной вибрации натянутой кожи, он рванул к хозяину, не в силах сопротивляться его зову. Сила Мара, удар колотушки, топот слились в непереносимый обычному человеку вой тысяч миров, через которые этот звук устремился к Небесам.

Горловое пение вырвалось из шамана, ударилось о стены и завибрировало эхом по всему туннелю. Развеяло тоску и непереносимое одиночество здешних духов.

Ничего подобного Кайлас не слышал тысячи лет. Никому не дано было взобраться и петь Небу на самой высокой точке столпа богов. Никому, кроме… Достойных.

Звуки сложились в слова, слова в песню. Ту самую, что услышал Максим от Безыма в первый день на Ольхоне.

Вечный, пречистый, безбрежный. О, Бог,

Полный и праведный Мала.

Дарящий веры, надежды клинок,

Что в очаге закаляли.

Вверь нам от разума каплю росы,

Нас напои благодатью

И окропи славной далью звезды.

Дети единой мы матери…

Пора.

Бо подхватил ами шамана и понес меж плазменных шаров: тринадцать светил, открывающих путь к небожителям. Зашипел огонь, языки пламени взметнулись вокруг призрачной фигуры и очистили ее от мыслей земных, сиюминутных, переменчивых. Тело обмякло, уснуло в ожидании искры богов, которую бубен перенес далеко в вечность, в источник сущего и нетронутого никем, кроме бессмертных.

Мальчик двенадцати лет со взъерошенной челкой вышел из леса к вратам Бай, осмотрелся. Льняная рубаха приятно приникла к его маленькому телу и чуть колыхнулась от нежного ветерка. Рот приоткрылся сам собой: перед ним встали два серебряных столба, выстроенных незримо высоко в белое нечто.

На столбах висели мощные створки ворот. Двери были закрыты. Незнакомый сюжет разворачивался в застывшем металле, захватывая наблюдателя своей мощью и величием. На выплавленных мастером вратах танцевали, извивались драконы. Между лап бессмертных лежали ленты из шелка и волосы красавиц-богинь.

Того и гляди поймает ящер деву, сомкнет в объятья и превратит в созвездия, али цветок.

Только одна: свободная, многорукая и многоногая, сидит в позе лотоса над ними и простирает ладони к смотрящему. Сияет мудрая улыбка на ее тонком лице. Меж пары сомкнутых глаз в центре лба блестит изумрудом третий, открытый.

– Тс-с-с, – шепнул старик за спиной Мара, как только тот попытался ахнуть, и указал на переплетенные розовые кусты у врат.

Ветви шелохнулись, привстали, расправили плечи.

– Прячься, –