Красноармеец В. САВЕЛЬЕВ

НИ ОДИН ЯПОНЕЦ НЕ УШЕЛ ЖИВЫМ

Светало. Небо, затянутое с вечера тучами, очистилось и теперь было совершенно прозрачно.

Я лежал у колеса своего орудия. Почему-то вспомнилось детство. Вот так же, как и сейчас, лежал я на траве. То было в ночном. Но я не во-(время размечтался…

Разрывая воздух, со свистом понесся в сторону противника один снаряд, за ним другой, третий. Зачастили с флангов пулеметы. Взметнулись комариные рои. Под прикрытием огня, то пригибаясь, то совсем распластываясь на вязком холодном песке, от бугорка к бугорку, от кустика к кустику, начала продвигаться вперед наша пехота, скапливаясь для решительной атаки. Японцы были зажаты в кольцо. Бой предстоял жестокий.

Японцы зарылись в свои блиндажи, словно Клопы в щели. Яростно, злобно тявкали их пулеметы, но наши бойцы продолжали двигаться вперед. Ползли безмолвно, упорно, — еще не пришло время для сокрушительного «ура», — ползли, цепляясь за каждую складку местности, и накапливались, и накапливались…

Мы выдвинулись на огневую позицию. В бинокль отчетливо было видно, как вояки Камацубары, пытаясь укрыться от наших снарядов, метались из блиндажа в блиндаж.

— Товарищи, каждый снаряд в цель! — сказал нам командир взвода лейтенант Нестеренко, и мы действовали так, как учил нас лейтенант.

Через несколько минут только воронки На склоне сопки показывали, где располагались прежде японские блиндажи. Сопка дымилась, как пожарище. Все выше всходило солнце. Наша пехота штыками прощупывала, не осталось ли кого-нибудь в живых.

Лейтенант Нестеренко приказал продвигаться дальше.

Быстро прицепив пушку к передкам, по лощине отправились занимать новую огневую позицию. Но едва выскочили на гребень бархана — и сразу же дробно и часто зазвенел стальной щит нашего орудия: мы оказались перед самым носом японцев. Они находились метрах в шестидесяти, в окопах на гребне соседнего бархана.

Командир орудия Пузраков в тот же миг подал команду:

— Прямой наводкой — огонь!

Взметнулись столбы песка. Сразу замолчал вражеский пулемет, прекратилась и ружейная стрельба. Сбивая друг друга с ног, оставшиеся в живых японцы ныряли в котлован, лежавший у подножия нашего бархана.

Но что это? Замок нашей пушки вдруг остался открытым. У нас вышли снаряды. Ждать, когда подбросят снаряды, некогда было. Наш лейтенант Нестеренко, схватив в одну руку гранату, а в другой зажав наган, поднялся во весь рост и со словами: «За Сталина! За Родину!», прыгнул с гребня бархана вниз. Бойцы устремились за ним.

Японцы в панике побежали из котлована.

Мы продолжали преследовать их. Слева заговорил наш станковый пулемет, он тоже успел уже выдвинуться на гребень.

Внизу гремело красноармейское «ура».

* * *

В атаке лейтенанту Нестеренко осколком гранаты рассекло правую бровь. На перевязочном пункте ему завязали глаз, к вечеру лейтенант снова был вместе с нами.

Небо заволокло тучами. Сползало за горизонт мутное солнце. Сотни японцев видели его в последний раз, — кольцо вокруг них сжалось еще уже.

Нестеренко был, как всегда, весел, он как-то приспособился стрелять с левого плеча.

Уже совсем стемнело. Мы — в составе расчета — расположились на гребне бархана, а справа и слева, в кустах, — пехота. Окопавшись, до рези в главах всматривались в степную темноту. Резко похолодало. Порывами дул северный ветер.

Впереди послышалось какое-то бряцанье. Должно быть, японцы решили под покровом ночи (выбраться из окружения. Луна, неожиданно мелькнувшая из-за туч, подтвердила наши предположения. Выпустили по врагу несколько очередей. Японцы отпрянули обратно.

Снова тишина.

Через некоторое время они решили прорваться атакой. За ночь они четыре раза поднимались в атаку, и все четыре раза потерпели полное поражение.

Только под утро, на рассвете, им удалось подойти к нам вплотную. Я заметил в кустах около опушки человек десять в японских мундирах. Не дожидаясь нападения, метнул в кусты гранату, вторую. Тогда японцы выскочили и, пронзительно визжа, бросились на нас. Завязалась отчаянная рукопашная схватка.

Схватка была короткой. Там, где не помогала граната, приходил на помощь трехгранный красноармейский штык.

Ни один японец не ушел от нас живым.

Л. СЛАВИН

СВЯЗИСТЫ

КОМАНДИР БРОНЕВЗВОДА СОКОЛОВ

Младший лейтенант Соколов получил приказ развезти пакеты по передовым частям.

Для того чтобы попасть туда с Хамар-Дабы, надо было переехать через реку Халхин-Гол. Днем туда не пускали в легковой машине, а только в броневике или в танке, так как переправы обстреливались японской артиллерией.

Соколов принял пакеты, вылез из землянки оперативного дежурного и побежал по тропкам и холмам Хамар-Дабы к своему броневику.

Любопытное место, эта Хамар-Даба! В ущельях, поражающих своей дикой красотой, расположился командный пункт фронта. Здесь есть все, что полагается иметь штабу: канцелярии, отделы, телефоны. Но в отличие от городских штабов все это разместилось не в обширных и светлых залах, а ушло в землю.

Соколов шел по широкой дороге, которую можно было назвать главной улицей Хамар-Дабы. Как всякая улица, она была обставлена по бокам жилищами, которые, однако, росли не вверх, а вниз. Вот столовая, крыша которой сливается с поверхностью земли. Вот медицинский пункт, глубокий, как погреб. Вот палатки переводчиков, врытые в подножие холма.

Сапоги Соколова звонко стучали по желтому грунту, утрамбованному непрерывной ездой до твердости цемента.

Он подошел к пункту сбора донесений. Здесь была стоянка связных броневиков и танков. Они стояли в своих норах, уткнув носы в землю и завесив задки зелеными ветками.

Соколова окружили водители боевых машин и башенные стрелки, все крепкие, как на подбор, ребята, в синих комбинезонах и кожаных шлемах.

— Ехать куда-нибудь, товарищ младший лейтенант?

— Я сам поеду, — сказал Соколов, — товарищ Иванов, выводите машину.

Иванов прыгнул в маленький броневик ФАИ-20, называемый бойцами «Файкой», и принялся выводить его на дорогу.

У ребят разочарованные лица. Каждому хочется поехать.

Соколов улыбнулся и сказал:

— Кстати подучу по дороге Иванова ориентировке. Он ведь тут человек новый и еще плоховато разбирается в обстановке.

Младший лейтенант Соколов не такой парень, чтобы упустить случай попасть на передовые позиции. Авось при этом ему подвернется возможность ввязаться в бой на своем маленьком броневичке.

Соколов не жаловался на свой род оружия — службу связи. Работа, может быть, и невидная, но нужная и полезная. Недаром командование фронта недавно оценило работу связи на «отлично». А ведь условия монгольского театра особенно трудны. И несмотря на эти трудности, связистам удается держать телефонную связь до 150 километров, тогда как норма для полевых условий — 25 километров.

Куда