и Унабомбера, проходили десятилетия, прежде чем убийцы представали перед судом. Но при этом наши первоначальные предположения и психологические портреты служили дорожными картами сыщиков, следуя которым они постепенно приближались к преступникам.

Весенним вечером 1996 года я, как и все остальные, прилипла к телеэкрану, наблюдая за первыми репортажами об аресте Качинского. Он был старше, чем мы первоначально предполагали, и выглядел очень усталым. Но во многом другом мы оказались правы, несмотря на очень скудную исходную информацию. Он рос в окрестностях Чикаго, самоизолировался от общества и жил отшельником в Монтане, постепенно поддаваясь своей настойчивой потребности в признании. Еще более важным было то, что сработала предложенная нами проактивная медийная стратегия. Между тем годами ее игнорировали, опасаясь то перекосов в ходе следствия, то появления преступников-подражателей. Но в конечном счете ключевую роль в раскрытии дела сыграло именно обращение к помощи общественности. Кроме того, был создан прецедент для успешного сотрудничества правоохранительных органов и СМИ. К сожалению, это стоило шестнадцати взрывов, двадцати трех пострадавших и трех убитых.

Между тем меня тревожило, что общественность стала воспринимать истории серийных убийц как элемент американской культуры. В какой-то момент первоначальный шок, испытанный обществом при появлении убийц вроде Эда Гина[33] или Джона Гейси[34], сменился интересом. Дошло до того, что полицейский фоторобот Унабомбера стал культовым принтом на футболках. Это было возмутительно. Невзирая на всю омерзительность этих убийц, на все их зверства, страдание, которое они причиняли своим жертвам, их каким-то образом умудрились романтизировать. Они превратились в знаменитостей нового типа. А все неудобные подробности этого нарратива, вроде человеческих смертей или проблем с психикой, попросту игнорировались. Мириться с подобным я была не готова.

Глава 16

Вглядываясь в бездну

Свыкнуться с мыслью о существовании серийных убийц невозможно. Почувствовать самоуспокоенность не получается. По крайней мере, у меня так. Но уменьшить восприимчивость можно. Я видела, как это бывает у агентов, которые больше не морщились при виде чудовищных следов преступления, вымазанных кровью жертвы полов и стен. Они уже не старались внутренне отгородиться от самых неприятных составляющих своей профессиональной деятельности, а просто принимали их как данность. Ресслер, которого временами тянуло пофилософствовать, приводил в этой связи цитату из Ницше: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. Ибо если ты вглядываешься в бездну, то бездна тоже вглядывается в тебя».

К 1995 году я уже хорошо понимала, насколько справедливы эти слова. Я достаточно давно и пристально всматривалась в сознание серийных убийц, чтобы максимально полно понимать их. И пока я занималась этим, они, в свою очередь, изучали и анализировали меня. Некоторые знали имена моих детей, другие читали все мои статьи, а один годами присылал мне поздравительные открытки на Рождество. Границы между нами стирались.

Однажды летним утром 1995 года я шла по коридорам Академии и ненароком услышала разговор двух молодых сотрудников. Они говорили о том, что привело их в ФБР. История первого из них была вполне обычной. Он получил военное образование, и после четырех лет службы за границей ему предложили поступить на работу в Бюро. Но мое внимание привлек рассказ второго сотрудника, и я даже замедлила шаг, чтобы прислушаться. Он рассказывал непосредственно об ОПА и о прочитанных им статьях с описанием наших успехов. А затем сказал нечто, заставившее меня замереть.

«Взять хотя бы дело Кемпера. Его еще называли „убийца студенток“. Он творил совсем уж безумные дела, и его годами не могли поймать. Это мой любимый серийный убийца».

Последняя фраза долго не выходила у меня из головы. Да разве может быть у кого-то любимый серийный убийца? А потом я внезапно осознала значение этих слов и поразилась. Преступления серийных убийц делали их скандально известными. По мере возрастания интереса общественности к этим преступникам развивалась и их мифология. Их истории становились узнаваемыми, увлекательными и даже занимательными. Они давали возможность заглянуть в неизведанные темные области человеческой природы. Убийцы постепенно дистанцировались от своих кровавых деяний и приобретали статус культурных символов. Людей тянуло к ошеломляющим фактам об этих мрачных исчадиях рода человеческого, о безысходной тьме, которой чревато пренебрежение социальными нормами или полный отказ от них. Серийные убийцы наглядно демонстрировали обществу, что становится возможным, когда все маски сорваны, а обязательства отброшены. В то же время я видела, что грань между реальностью и вымыслом постепенно размывается. В популярных кинофильмах вроде «Молчания ягнят», «Техасской резни бензопилой» или «Прирожденных убийц» реальные серийные убийцы использовались для создания образов злодеев, соответствующих штампам индустрии развлечений. При этом авторы шли по пути предельного упрощения. Они избавлялись от нюансов и реалий глубоко шокирующей психологии преступника и сводили ее к давно знакомой истории о борьбе добра со злом. Они создавали персонажей, которые были понятны и приемлемы для зрительской аудитории. И это срабатывало. За успехом этих фильмов последовал всплеск популярности телепередач документально-криминального жанра. Тюрьмы забрасывали письмами с требованиями рассказать еще больше об их обитателях. Появились даже фанатичные поклонницы серийных убийц, готовые вступить в брак с этими преступниками.

Как ни странно, это было объяснимо. Болезненный интерес к серийным убийцам стал логическим следствием бессрочной пиар-кампании, начатой в свое время Гувером.

Доблестные фэбээровцы слишком долго были властителями умов, и переключение внимания публики на антигероев было лишь вопросом времени. И, разумеется, такое внимание не осталось незамеченным.

В обычной для себя манере шоу-бизнес приукрасил действительность и сосредоточился исключительно на самых привлекательных образах серийных убийц. Обычно это были харизматичные и даже внушающие симпатию персонажи, вроде Ганнибала Лектора в фильме «Молчание ягнят». Искусственно приданные эмпатия и обаяние позволяли отделить их от невообразимой жестокости их преступных деяний. Преступников очеловечивали, но только удобства ради. Да, я знала, что у серийных убийц были чувства, но этим чувствам не хватало глубины. Другие люди были им безразличны. Им не хотелось обзаводиться друзьями, и они были лишены сочувствия. Им были нужны только жертвы. Они пускали в ход обаяние, лесть или юмор, чтобы установить связь со своей будущей жертвой, но это было не более чем частью игры, средством достижения цели. Основу системы их жизненных координат составлял эгоцентризм, поэтому они были вольны делать все, что им заблагорассудится. И это делало их опасными.

Я понимала всю парадоксальность ситуации, складывавшейся в поп-культуре. Отчасти это было даже смешно.

Работая в ОПА, я годами анализировала серийных убийц, с тем чтобы сыщики лучше понимали, с кем им приходится иметь дело. А теперь примерно тем же занимались в СМИ.