однако, как подать команду для построения простой шеренги, никто из них не знал. К тому же они стыдились не плена, а друг друга, вследствие чего и произошло полное замешательство.

Такое препирательство происходило несколько минут, пока армейский полковник-весельчак, подававший всевозможные реплики, не почувствовал, что только им одним владеет смелость.

— В две шеренги стройся! — подал он команду, и все засуетились.

Полковник-весельчак входил во вкус: он почувствовал полную свободу и был обрадован, что командует теми, под чьей командой раньше сам находился. Он признавал немцев за отъявленных врагов, но свои генералы настолько ему насолили, что он считал необходимостью насолить им в свою очередь. Другого такого случая в жизни ему не представилось бы.

— Рррааавняйся! — зычно протянул армейский полковник и вышел на левый фланг для наблюдения. — Ваше высокопревосходительство, генерал-адъютант Клюев, уберите ваш живот. Не в себя вбирайте, а уберите. Вот так. Эй там, полковник генерального штаба, восьмой от правого фланга, подбородок выше!

— Еще! Так. Смотрите на брюхо четвертого человека (надо бы сказать: «смотрите на грудь четвертого человека», но полковник нарушил одно слово устава для своего же удовольствия).

Гинденбург вышел в сопровождении Людендорфа неожиданно, так что армейский полковник не знал, кому надо было отдавать команду. Гинденбург начал свой обход с левого фланга, и, остановившись перед поручиком Плешаковым, он произнес что-то по-немецки.

— Командующий сожалеет, поручик, что вы с первых дней войны попали в плен: он уверен, что если бы это было не так, то вы несомненно развернули бы свои стратегические способности, — перевел Макс Гофман.

Плешаков улыбнулся, и его круглое лицо залила густая краска: слова командующего чужой армией его обрадовали.

Гинденбург проследовал дальше. На правом фланге он протянул руку, по очереди здороваясь с генералами Мартосом и Клюевым. Все моменты немцами заснимались, хлопали фотоаппараты и вспыхивал магний, оставляя густые осадки пахучего дыма. Генералы обменялись любезностями: русские генералы утверждали, что маневр немцев был быстрый и величавый, а немцы уверяли, что разработанный русскими стратегический план был полон блеска и великолепия.

И немцы охотно верили собственному утверждению: если маневр русских, действительно, имел блеск и великолепие, то, следовательно, они, немцы, победив русских, далеко превзошли самих себя. По сему поводу на площади буйствовала толпа штатских немцев, посылавших одну за другой делегации, чтобы им показали и русских пленных офицеров, и командующего немецкой армией, победившего русских. Гинденбург, однако, казался равнодушным к просьбам своих соотечественников, и Макс Гофман не приметил на его лице следов радости. Гинденбург высказал пожелание, чтобы пленным офицерам были показаны на карте все схемы развертывания диспозиций. Русский армейский полковник скомандовал поворот направо и обвел пленных кольцом вокруг огромного стола. Гинденбург сел за стол и от внутренней радости снял с ремня термос, поставив его на какой-то пункт географической карты. Он медленно отвернул стопку и так же медленно поставил ее на стол после опорожнения. По обыкновению, он должен был спросить кого-либо, любит ли тот коньяк, и этот выбор пал на русского армейского полковника, командующего генералами. Макс Гофман, по желанию Гинденбурга, перевел вопрос полковнику, не понимавшему по-немецки.

— Пускай его высокопревосходительство не беспокоится! — ответил армейский полковник. — Я не столько люблю коньяк, сколько рад приглашению, — и полковник с чрезвычайной поспешностью и искусством наполнил стопку до краев и опорожнил ее три раза.

— Дайте же, господа, кусочек лимона, — произнес он; в голосе его была нотка упрека по отношению к недогадливым немцам. Но немцы не вняли его словам, так как вошедший лейтенант предупредил о чем-то Людендорфа, а последний попросил командующего в отдельный кабинет.

— Пауль-Август, пренеприятное сообщение: многочисленные колонны русских войск движутся по шоссе от Алленштейна к Гогенштейну.

— Я удивляюсь русским: генералы их полонены, а они еще способны к передвижению. Интересно, кто руководит ими?

Немецкие генералы не понимали, что русские фельдфебели, находившиеся при остатках рот, искали выхода не в наступлении, а в том, чтобы как-либо пробраться на собственную территорию. Остатки разбитых двух корпусов, группами и в одиночку, искали выхода — они могли бы сдаться в плен, но немцы принимали их за регулярные части, способные не только к сопротивлению, но и к прорыву. От Алленштейна до Гогенштейна движущимся русским группам путь лежал через Остероде, где русские генералы только что представлялись немцам. Впечатление, произведенное на немцев представлением русских генералов, было испорчено…

— Пауль-Август, не ограничиться ли нам успехом над Самсоновым и не подготовлять ли войска для натиска на Ренненкампфа?

Гинденбург сосредоточенно молчал, как будто ничто его не касалось. Когда же Людендорф повторил свой вопрос, он зевнул и неохотно спросил:

— Вы, генерал, приказали усилить для солдат порции рома?..

14. Подлинник драматизированного акта

К тому был порыв, но благородство все же отсутствовало.

Двадцать девятого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года, в тот же час, когда пленные русские генералы представлялись Гинденбургу, штаб Второй русской армии, пребывая на северной окраине Нейденбурга, получил сообщение, что немецкий разведывательный отряд занял южную окраину того же города. Получив донесение, генерал от кавалерии Самсонов окончательно растерялся: в десять часов утра его начальник штаба, генерал-майор Постовский, выехал на автомобиле на поиски штаба пятнадцатого армейского корпуса, и, следовательно, к половине одиннадцатого командующий армией не имел при себе ни начальника штаба, ни средств для быстрого передвижения.

Самсонов ожидал возвращения начальника штаба, но генерал-майор Постовский о возвращении в штаб вовсе не мечтал.

В двенадцать часов дня Самсонов, сопровождаемый казачьей сотней, сел на коня при помощи канонира Купчика, своего вестового, приказав последнему не отлучаться от него, а идти сбоку лошади и держаться рукою за правое стремя: командующий боялся, что если в пути он сойдет по естеству, то никто его на коня не посадит.

Купчик понял генерала и, утвердительно кивнув головой, на минутку отлучился к повозке, взяв там попону для генеральского коня.

Отступление предстояло на Хорошеле, через Вилленберг, и полковник Вялов, взяв на себя командование передвижением, распределил все места, приказав есаулу Камбулову возглавить движение: чины штаба ехали посредине, между арьергардом и главными силами. Отряд двигался не по шоссе, а по проселочной дороге, идущей параллельно: полковник боялся, что немцы обнаружат место нахождения отряда по стуку конских копыт о булыжник.

В течение часа ничто не нарушало правильного движения отряда и никакого преследования не было со стороны Нейденбурга: полковник старался держаться ложбин и опушек леса. Они миновали местечко Мушакен, взяв прямое направление на деревню Саддек: опасность со стороны немцев как будто миновала, и молчавшие чины штаба предались тихой беседе.

— Вы, полковник, ничего не знаете? — спросил Лебедева