После матча к Ингве заглянули Асбьорн и Ула, мы пили и болтали, а после доехали на такси до центра и пошли в кафе «Опера». Ингвиль никто даже не упомянул. В начале вечера я сидел тихо, сказать мне было нечего, поделиться нечем, но я пьянел все сильнее, в конце концов почувствовал себя пупом земли и принялся нести что в голову взбредет. Что на будущий год уеду в Стамбул и буду там заниматься сочинительством, что пишу лучше Брета Истона Эллиса, у него сердце холодное, а у меня нет, что Ян Хьерстад читал мои вещи и хвалил. Домой не пойдем, сказал я, когда такси замигали фарами, и, к счастью, никто и не собирался, после «Оперы» все стояли на улице и решали, куда пойти догоняться. Среди них были Эрлинг с Арвидом, они жили в большом коммунальном доме на Виллавейен, прямо за студенческим центром, туда мы и решили двинуть, правда, пить у них, как выяснилось, было особо нечего, но это не беда, кто-то тотчас поймал такси, чтобы смотаться домой за выпивкой, а остальные медленно побрели вверх по склону, Арвид с Эрлингом впереди, а мы следом, словно хвост за кометой.

И Эрлинг, и Арвид приехали с Трумёйи. Эрлинга я помнил – он играл вратарем в команде старше нас. Добрый и улыбчивый, за словом он, однако, в карман не лез. Несмотря на невысокий рост, была в нем какая-то нескладность, почти что несуразность, ее я подметил, еще когда он стоял на воротах. Арвид, высокий и рослый, занимал много места, куда бы ни приходил. Эти двое всегда оказывались центром компании. Их поднятый или опущенный большой палец решал все. Но мне это, похоже, не угрожало, ведь я брат Ингве. По крайней мере, так было, когда я только приехал в Берген.

Комнаты в большом деревянном доме оказались просторными и почти пустыми, я побродил по ним, потом привезли выпивку, я выпил, кто-то уставился на меня, я подошел к нему и спросил, чего он пялится, он ответил, что раньше не видал меня и просто не знает, кто я такой, я протянул ему руку, а потом так вывернул пальцы, что он завопил, и тогда я отпустил его. Ты что, зашипел он, совсем рехнулся? Я отвернулся и прошел в соседнюю комнату, где на полу устроилась целая компания, и среди них – сокурсник Ингве, который сидел с нами за столиком в первый мой вечер в «Опере». Ты вылитый Ян Хьерстад, воскликнул я, показывая на него, – одно лицо! Нет, я на него не похож, возразил он, совсем не похож. Он не похож на него, Карл Уве, сказал сидевший рядом Асбьорн. А ты похож на Тарьей Весоса! – я ткнул пальцем в Арвида. Это чего, комплимент, засмеялся он. Вообще-то нет, ответил я, оборачиваясь, потому что сзади ко мне подошел Ингве. Давай-ка уймись, сказал он, ты тут, говорят, чуть пальцы человеку не переломал. Так не пойдет, здесь так нельзя. Тут все друг друга знают, понимаешь? Так что давай сбавь обороты. Да какие обороты, отмахнулся я, у меня все путем. Вот, о литературе беседуем. О Хьерстаде с Весосом. Я отвернулся, прошел на кухню и открыл холодильник, от алкоголя у меня взыграл аппетит, я увидел полкурицы, схватил и, усевшись на разделочный стол, вгрызся в нее, время от времени заливая это дело виски. Дальше этого чудесного момента, как я сижу на кухне в студенческой квартире, ем курицу и запиваю ее виски, я ничего не помнил. Все почернело, и единственное воспоминание – это как я хватаю на улице камни и таскаю их в гостиную, пока кто-то меня не останавливает, а дальше все опять исчезло.

* * *

Так проходил конец осени: я садился на хвост к Ингве и его друзьям, в первые часы вел себя тихо и робко, зато вежливо и доброжелательно, а дальше выпивка ударяла мне в голову, и тогда язык мой нес незнамо что, руки творили незнамо что, на следующий день я просыпался с чернотой внутри, из которой на меня вываливались разрозненные воспоминания о том, как я накуролесил, я с невероятным усилием вставал с кровати и приходил в себя, позволяя обыденности постепенно взять верх. Я заурядность – по мере учебы я понимал это все отчетливее, мне недостает глубины и оригинальности, необходимой писателю, но, с другой стороны, сидеть рядом с остальными и молчать, зажавшись, мне не хотелось, потому что это мне тоже несвойственно, и единственное, что помогало, единственное, что вытягивало меня из этого всего куда-то еще, освобождало, возвращало к себе самому, это выпивка. Порой все кончалось благополучно, вечеринка успевала благополучно завершиться, прежде чем что-то происходило помимо того, что мне становилось радостно, но иногда все шло наперекосяк, я терял голову, как годом ранее в Северной Норвегии, и утрачивал власть над собой. Иногда я дергал дверцы машин, мимо которых проходил, и некоторые оказывались незапертыми, тогда я садился за руль и пытался завести машину, я знал, что надо соединить пару проводков, но не знал, каких именно, мне так и не удалось завести ни одной, но вспоминая на следующее утро об этих попытках, я ужасался. Как-то раз я залез в припаркованный на склоне рядом с моим домом автомобиль и оторвал ручной тормоз, машина проехала несколько метров вперед и ткнулась в другую, стоящую перед ней. Я сбежал оттуда, исполненный ликования. Еще я воровал велосипеды – заходил во дворы, искал непристегнутые и, найдя такой, катил на нем до дома. Однажды, проснувшись, я обнаружил велосипед у кровати. Пришлось дождаться темноты, вытащить его на улицу и оставить в каком-то переулке, трясясь всю дорогу от страха, что меня заметят и вызовут полицию. В другой раз в одном из домов я увидел людей в окне третьего этажа, поднялся по лестнице, постучал в дверь и вошел к ним, они покачали головами, я развернулся и вышел. Я не держал ни на кого зла, меня тянуло уничтожать вещи, а не людей, однако, когда я утрачивал способность судить здраво, случиться могло все что угодно, и, возможно, поэтому в последующие дни на меня накатывал такой ужас. Ингве, с которым я теперь проводил столько же времени, сколько прежде, говорил, что пить мне не надо, и предлагал взамен курить траву, возможно, с ней будет полегче. По его словам, у меня уже начала складываться неважная репутация и что это бьет и по нему. Но приглашать он меня не прекратил, наверное, потому, что скорее видел меня таким, каким