бледную. Рядом стояла сиделка. Врач возбужденно расхаживал взад и вперед по комнате, и женщине подумалось, что он растерялся и не знает, как быть. У двери толпились ее родственники. Ее мать и супруг с испуганными лицами замерли у кровати. Женщина сказала себе, что с их стороны просто глупо думать, будто она собирается умереть, ведь она непременно вернется к ним. Все это время она осознавала, что у нее за спиной раскинулся великолепный сад, похожий на парк и сверкающий яркими красками, а в особенности красив изумрудно-зеленый луг с короткой травой, который плавно поднимался от ведущих в парк ворот из кованого железа. Стояла весна, среди травы проступали маленькие и яркие цветы, которых она раньше никогда не видела. Ласково светило солнце, все краски буквально искрились в его лучах. По обе стороны покатого луга росли темно-зеленые деревья. Чудилось, что это поляна в лесу, на которую никогда не ступала нога человека. «Я знала, что передо мною вход в другой мир, что, стоит мне повернуться лицом к саду, я могу поддаться искушению пройти за ворота и тем самым уйти из жизни». На самом деле женщина не видела этот пейзаж у себя за спиной, но твердо знала, что сад, или парк, ее ждет. Ничто, как она чувствовала, не препятствовало ей пройти за ворота, но она знала, что должна вернуться в свое тело и не должна умирать. Вот почему возбуждение врача и беспокойство родных ее позабавили и показались неуместными.

Выйдя из комы, она увидела склонившуюся над кроватью сиделку. Ей сказали, что она пролежала без сознания приблизительно полчаса. На следующий день, то есть часов пятнадцать спустя, когда ей стало чуть лучше, женщина коротко посетовала в присутствии сиделки на некомпетентное и «истерическое» поведение врача во время ее комы. Сиделка решительно не согласилась: мол, она-то знает, что больная лежала без сознания и потому не вправе судить о действиях врача. Только когда женщина описала случившееся во всех подробностях, сиделке пришлось признать, что больная видела события в точности так, как они происходили в реальности.

Можно высказать предположение, что это всего-навсего психогенное сумеречное состояние, в котором отщепленная часть сознания продолжала функционировать. Впрочем, моя пациентка никогда не страдала истерией, зато перенесла остановку сердца, после чего случился вызванный церебральной анемией обморок, на что указывали все внешние и явно тревожные симптомы. Она действительно впала в кому, следовательно, должна была полностью отрешиться от мира психически, а потому вряд ли могла наблюдать за происходящим и выносить здравые суждения. Примечательно здесь то, что перед нами вовсе не непосредственное восприятие ситуации через косвенное или бессознательное наблюдение: пациентка видела всю ситуацию сверху, словно, как она выразилась, ее «глаза были на потолке».

Разумеется, совсем непросто объяснить, каким образом протекают и запоминаются столь интенсивные психические процессы в состоянии очевидного телесного коллапса и каким образом пациентка могла воспринимать реальные события со всеми подробностями, лежа с закрытыми глазами. Пожалуй, тут можно было бы ожидать – при явной церебральной анемии – прекращения или предотвращения чрезвычайно сложных психических процессов такого рода.

Сэр Окленд Геддес на заседании Королевского медицинского общества 26 февраля 1927 года поведал об очень похожем случае, хотя здесь гораздо ярче выражен синдром ЭСВ. В состоянии коллапса пациент ощутил «отрыв» своего внутреннего сознания от сознания плотского, которое постепенно стало распадаться на органические фрагменты. А другое сознание отчетливо демонстрировало надежные признаки ЭСВ [283].

Этот опыт показывает, что в обморочных состояниях, когда, по всем человеческим меркам, обязательно должны временно прекращаться деятельность сознания и чувственное восприятие, налицо продолжение существования воспроизводимых идей, актов суждения и восприятия. То чувство полета, изменение угла зрения, утрата слуха и кинестетических ощущений, которыми сопровождаются обмороки, свидетельствуют об изменении локализации сознания, о его своеобразном отделении от тела или от коры головного мозга, которая считается местом нахождения сознательного разума. Если наше предположение верно, то мы должны задаться вопросом, не существует ли в нас, наряду с корой головного мозга, какой-то другой нервный субстрат, способный к мышлению и восприятию, и не являются ли психические процессы, протекающие при потере сознания, синхронистическими феноменами, то есть событиями, не связанными каузально с органическими процессами. Такую возможность нельзя отвергать, принимая во внимание существование ЭСВ, то есть независимого от пространства и времени восприятия, которое невозможно объяснить процессами в биологическом субстрате. Там, где чувственное восприятие исходно недопустимо, вряд ли следует искать что-либо еще, кроме синхронистичности. Но там, где существуют пространственные и временные условия, которые делают сознательное восприятие возможным в принципе, а прекращается лишь деятельность сознания, или кортикальная функция, и где, как в нашем примере, все-таки происходят сознательные акты перцепции и апперцепции, – там стоит обдумать вероятность существования нервного субстрата. Почти аксиома, что сознательные процессы связаны с корой головного мозга и что ниже расположенные нервные центры содержат только рефлективные цепочки, которые сами по себе бессознательны. Это в первую очередь справедливо по отношению к симпатической нервной системе. Поэтому насекомые, у которых вообще нет спинномозговой нервной системы, а есть лишь двойная цепь нервных узлов, считаются рефлекторными автоматами.

Эту точку зрения недавно оспорил Карл фон Фриш из Граца, который изучает жизнь пчел. Выяснилось, что пчелы не просто сообщают сородичам посредством своеобразного «танца», что нашли подходящее место для кормежки, но также указывают расстояние до него и направление движения, тем самым облегчая перелет до цели [284]. Такой способ общения принципиально не отличается от человеческого. В последнем случае мы, конечно, посчитали бы подобное поведение сознательным и преднамеренным, и не думаю, что кто-либо способен доказать в суде бессознательность этих шагов. Да, возможно, опираясь на результаты психиатрии, признать, что объективная информация в исключительных обстоятельствах может передаваться и в сумеречном состоянии, но мы наверняка категорически откажемся считать, что такое общение в целом является бессознательным. Тем не менее допускается, что у пчел этот процесс протекает бессознательно. Увы, это открытие для нас малопригодно, ведь факт остается фактом: цепочка нервных узлов обеспечивает точно такой же итог, как и деятельность коры головного мозга. Кроме того, нет ни малейших доказательств отсутствия у пчел сознания.

Словом, мы вынуждены сделать вывод, что нервный субстрат подобен симпатической нервной системе, которая кардинально отличается от спинномозговой системы по происхождению и функциям, и он способен ничуть не хуже порождать мысли и восприятия. Как нам тогда трактовать симпатическую нервную систему у позвоночных? Может ли и она порождать или передавать специфически психические процессы? Наблюдения фон Фриша доказывают существование, если угодно, трансцеребрального мышления и восприятия. Следует помнить об этом, если мы хотим найти объяснение существованию какой-то формы