Это невыносимо – такой дурой, как я, быть невыносимо. Но с такой школой, спасибо некогда близким и родным, я быстро поумнею.

Желудок сводит спазм, и я молю небо, чтобы меня не вывернуло наизнанку – этого я уже не переживу. Надо скорее вызвать такси, пока в обморок не упала. А в машине уже придумаю, что делать дальше, как быть. До города длинная дорога, будет время подумать.

Нащупываю телефон в недрах сумки. Стараюсь не думать, что мне мог звонить Рома – мысли о нём старательно отгоняю. Я боюсь того, что со мной может случиться, если я начну в красках представлять, как он отреагировал – слишком больно, невыносимо. До пропавшего в лёгких кислорода и чёрных мух перед глазами невыносимо.

Палец дрожит, когда я снимаю телефон с блокировки, но ни одного пропущенного от Ромы нет. На миг приходит облегчение, а после понимание, что это, наверное, конец. Наверное, он не простил меня. Возможно, увидев фотографии, даже не стал рассуждать. Просто добавил мой номер в чёрный список, как делает это каждый раз, когда мать пытается с ним связаться, и живёт дальше. Собственно, я готова в это поверить.

Так, стоп! Такси. Страдания потом, сначала выбраться отсюда. Когда-нибудь наступит ночь, и тогда я обязательно поплачу, тогда пожалею себя, вырву себе глупое сердце, чтобы не болело так сильно и не помнило, но не сейчас.

В груди что-то клокочет и вибрирует – это истерика, точно она, но я крепко сжимаю свободную от телефона руку в кулак, впиваюсь ногтями в кожу на ладонях, и это нехитрое действие отвлекает. Пусть будет больно – это намного лучше, чем захлёбываться рыданиями.

Да что ж тошнит так? Поесть бы, но от одной мысли о еде горький комок подбирается к горлу. Сплёвываю, пытаясь избавиться от прогорклого привкуса на языке, но проще его с корнем вырвать, честное слово.

Вызвав такси, я присаживаюсь на лавочку у соседского дома, обхватываю колени руками и утыкаюсь в них лбом. Закрываю глаза, и так мне кажется, что вокруг ничего не сушествует. В темноте так легко спрятаться от самой себя и того отвращения, что чувствую к себе.

Вот так и посижу, подожду. Отведённые таксистом минуты ожидания тянутся, кажется, что вечность, но я не хочу следить за временем, ничего вообще не хочу – только уехать отсюда скорее и понять наконец, что делать со своей жизнью дальше.

– Ксюша, ты, что ли? – раздаётся знакомый голос рядом, а я киваю, не отрывая лица от коленей. – Тебе плохо?

Я снова киваю, хотя совсем не хочу, чтобы меня кто-то жалел – что бы ни случилось сегодня ночью, расхлёбывать мне это в одиночестве. Сама вляпалась, сама и разберусь, не маленькая.

– Деточка, посмотри на меня, пожалуйста, – раздаётся ласковое совсем рядом, и я не в силах противиться голосу. – Ох, какая ты бледная… и круги под глазами, губы пересохли и потрескались. Бедная девочка, совсем плохо тебе, да?

– Тётя Катя, у меня всё хорошо, – хриплю, и по выражению лица нашей соседки по даче понимаю, что она ни капельки мне не поверила. – Правда. Голова просто кружится… пройдёт, не волнуйтесь.

– Неправда, – говорит строго, а тёмные густые брови практически сходятся к переносице. – Глазам своим я пока ещё доверяю. На тебе же лица нет!

Тётя Катя была нашей соседкой, сколько я себя помню. Одинокая женщина, муж которой давно умер, как и единственный сын, и она практически жила в своём крошечном домике, пока позволял сезон. Но даже тогда, когда зима заметала улицы снегом, а мороз крепчал, в соседских окнах частенько можно было увидеть тёплый свет.

– А ну-ка, пойдём ко мне, – решительно заявляет тётя Катя и обнимает меня за плечи, пытаясь поднять меня. – Пойдём-пойдём.

– Тёть Катя, у меня такси… оно скоро приедет, мне нужно ехать.

– Я не знаю, куда ты собралась в таком состоянии, но ты явно не в порядке. Глаза больные и видок внешний… краше в гроб кладут. Что у тебя произошло? – она бросает попытки увести меня за собой и снова присаживается рядом. Немного подумав, наклоняется ко мне чуть ближе и морщит крупный нос. – Ты пила? Ксюша, ты же не по этим делам. Не то, что твоя сестрица.

При упоминании Светы морщится ещё сильнее, а я будто бы даже в себя прихожу. Потому что очень удивительно слышать от кого-то, кто знает сестру с детства, что-то плохое о ней. Наоборот, её всегда любили – и дети, и взрослые. Она всегда умела сплотить вокруг себя массы, умела нравиться и принимала любовь других, как само собой разумеющееся. И мы все любили её, потому что казалось: иначе нельзя. А тут такой тон и открытая неприязнь…

– Мне… – выдавливаю, сглатывая горький комок. – Я не знаю, что со мной.

– Расскажи, дочка, что случилось. Тебе нужна помощь, я же вижу.

Это ласковое “дочка” от почти посторонней женщины срывает какой-то клапан внутри меня, и наружу льётся всё, с чем я боролась после пробуждения. Плотину прорывает, дамба рассыпается каменным крошевом, и всё, в чём я боялась себе признаться, всё, о чём не хотела пока думать, всплывает на поверхность. И я выталкиваю из себя все страхи и подозрения, не вставая с лавочки, потому что понимаю: если замолчу сейчас, уже никогда не смогу заговорить об этом. Стыд и разочарование в себе, боль и обида – всё соединится в один комок и загниёт, отравит до самого дна.

Когда ставлю невидимую точку в своём рассказе и перевожу дух, тётя Катя молчит. Смотрит куда-то в сторону, а потом хлопает крупными почти мужскими ладонями себя по ляжкам и говорит:

– А я всегда говорила твоей матери, что такое воспитание до добра не доведёт, – мрачно заявляет и поднимается на ноги. – Только разве твоя мать способна кого-то слушать? Светочка то, Светочка сё. Тьфу.

Вдалеке слышится шуршание шин, и через пару мгновений слева показывается ярко-жёлтый автомобиль с шашечками на крыше. Наконец-то.

– Я поеду, – говорю, тоже поднимаясь, но тётя Катя решительно распахивает дверцу автомобиля. – Спасибо, что выслушали.

Мне действительно стало легче, словно сбросила с себя тяжёлый мешок. Даже, кажется, тошнота прошла, а в глазах больше не двоится.

– Ксюша, я с тобой, – заявляет тоном, с которым невозможно спорить, и обнимает меня за плечи. – Давай, детка, положись на меня.

Я благодарно киваю и влезаю на заднее сидение, а тётя Катя помогает мне усесться удобнее. И когда занимает место рядом с водителем, командует:

– В Первую городскую больницу, молодой человек. Быстро, но аккуратно, девушка плохо себя чувствует.

Ловлю весёлый взгляд таксиста в зеркале заднего вида, вымучиваю ответную кислую улыбку и отворачиваюсь к окну. Пусть думает, что я на вечеринке перебрала – так всем будет только проще.

А я и забыла, что тётя Катя всю жизнь проработала в хирургии Первой городской, потому знает там все ходы и выходы. И я, даже не успевшая толком сообразить, куда поехать дальше, понимаю, что вот именно в больницу-то мне и нужно.

И успокаиваюсь.