– Руки убери, козёл, – шиплю и пытаюсь вырваться, но Виталик сильнее. Нет, он не пытается сделать мне больно, просто не отпускает.

– Зачем ты так? Всё ведь было хорошо, – воркует, чуть подталкивая меня назад, но я всё ещё пытаюсь сопротивляться. – Обиделась зачем-то, опозорила меня на весь ресторан. Зачем так сделала? Некрасиво же… но я тебя простил. И ты меня прости.

– Что ты несёшь вообще? Отпусти…

Я брыкаюсь, но каждое новое движение даётся мне всё труднее. В голове плывёт, в ушах нарастает гул самолётного двигателя, а перед глазами двоится. Господи, да что происходит вообще?

Кажется, мои мышцы превратились в жидкий сироп, а кости – в труху. Вокруг летают то ли бабочки, то ли огромные мотыльки, и я пытаюсь поймать крылатых монстров рукой, но они лишь порхают вокруг, недостижимые.

– Зря ты сказала, что не любила меня никогда, – раздаётся возле самого уха, но я не узнаю голоса. Кто здесь? Кто я? Не знаю… я ничего уже не знаю. – Врать нехорошо, очень нехорошо.

Я хочу что-то сказать, но голос не слушается, и вместо слов на волю вылетает клёкот раненой чайки. Чайки, море… отвезите меня на море, пожалуйста. Что вам стоит? Я просто лягу на берегу лицом в небо, раскинув руки, и буду смотреть на облака и ловить белоснежных альбатросов и солнечные лучи. Отвезите, пожалуйста, я так больше не могу. Устала.

– Поспи, дорогая, и подумай. Может быть, научишься быть ласковее.

Это последнее, что я слышу прежде чем выключиться. Это последнее, что фиксирует моё сознание, и следом приходит зыбкая пустота, наполненная смутными тенями и рваными образами. Облачка воспоминаний, обломки прошлого и несвершившееся будущее, надежда на счастье и сильная боль – всё это сходится в одной точке, прокладывает линию через моё сердце, выжигая его напалмом. Яркая искра в самом центре кровоточащего органа, как предвестник взрыва, как первый признак надвигающейся на берег разрушительной морской волны. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и она затопит меня.

Всё, что я чувствую сейчас – боль. Она везде, она кругом. Боль гнездится в груди, задевает все нервные окончания, и я пытаюсь сбросить её с себя, словно бетонную плиту, но она всё сильнее и сильнее придавливает. Меня крутит и болтает из стороны в сторону, но я никак не могу этому помешать.

Звуки чьих-то голосов, торопливых шагов, тихого смеха. Знакомого, вроде бы, но понять, кто рядом сейчас, не получается, как ни пытаюсь. А я пытаюсь изо всех сил, но липкий дурман оказывается сильнее любой воли. Аромат мужского одеколона бьёт в ноздри, внезапная прохлада покрывает мурашками кожу, и меня снова болтает туда-сюда, словно щепку в океане. Когда же это закончится, когда прекратится? Оставьте меня в покое, пожалуйста.

А потом всё стихает, и на смену тяжести и холоду приходит темнота, в которой полным-полно кошмаров и детских страхов. Отголоски чужих предательств и потерь выворачивают наизнанку, и я снова пытаюсь бороться с этим хаосом, силюсь открыть глаза, но ничего не получается. А когда всё-таки удаётся, за окном уже светло.

День пробивается сквозь плотные шторы яркими солнечными лучами, а аромат свежесваренного кофе щекочет ноздри.

Мамочки, что вообще произошло? Ничего не помню… Нет, Виталика помню, герберы проклятые эти, пустоту и холод.

Воспоминания возвращаются ко мне постепенно, точно кто-то бусины нанизывает на леску – одну за другой. Они уродливые, с острыми ранящими краями, и это воображаемое ожерелье душит.

Сначала мы накрывали со Светкой на стол, разговаривали, я пила вино, потом пришёл Виталик. С ним тоже о чём-то говорили, а потом…

Потом пустота. Словно тумблер нажали, и я выключилась. Кажется, кто-то смеялся? Громко спорили, вроде бы… или показалось?

В горле пересохло, и я пытаюсь перевернуться на другой бок, встать пытаюсь, но тело слушается слабо. И зачем я выпила столько вчера? Смутные догадки тревожат сознание, но пока что я не могу сложить пазл – как ни пытаюсь, не получается. Но что-то здесь явно не то, потому что не могло меня так вырубить от двух бокалов вина. Я, конечно, не умею пить и почти ничего не ела, но не до такой же степени.

«Зря ты сказала, что не любила меня никогда», – проносится в голове голос Виталика, а я вздрагиваю. Неужели…?

Резко сажусь, а голова кружится, но я держусь за спинку дивана, чтобы снова не упасть. Мне нельзя, я должна понять, что произошло!

В комнате тихо, и лишь мои наручные часы тикают, отмеряя оставшееся мне время. Сколько его осталось? Не угадать, но секунды утекают, как песок сквозь пальцы, неуловимые.

Господи, уже четыре часа дня! Это что, почти сутки прошли?

Осознания того, что я проспала так долго, а Рома, наверняка, ждёт меня дома, волнуется, заставляет собрать себя в кучку и попытаться встать. О том, почему я голая, стараюсь не думать – слишком невыносимы догадки. Я обязательно обо всём этом подумаю. Но, как и Скарлетт О'Хара, подумаю об этом завтра – сейчас нельзя, а то добром не кончится.

Тело ломит, всё болит, и я ищу свои вещи, а они кучкой у ног сложены. Будто кто-то торопливо срывал их с меня, не заботясь ни о чём, кроме собственной нужды. Господи, дай мне сил не сойти с ума. Дай мне выдержать этот кошмар. Ты же можешь это, да? Если ты есть, помоги, пожалуйста.

Кое-как одеваюсь, а руки дрожат и трясутся, но я не обращаю на них внимания. Пальцы почти не гнутся, но и это ерунда. Всё ерунда, всё пустое – главное, выбраться из этого кошмара.

Когда вся одежда снова на мне, я отталкиваюсь руками и встаю. Снова приступ тошноты и головокружение, но я хватаюсь за выступ в стене, чтобы не упасть. Помогает, слава богу.

Так, по стеночке, я и иду на аромат кофе, словно кто-то проложил для меня невидимую тропинку. Как Гензель и Гретель, иду по следу хлебных крошек.

Свет бьёт по глазам, но он не мешает мне увидеть на кухне свою сестру. Она кажется светящимся изнутри ангелом в лучах льющегося в комнату яркого солнца. Света, одетая в короткие джинсовые шорты и просторную футболку, а в руках у неё белоснежная чашка из любимого маминого дачного сервиза.

Эта чашка – всего лишь крошечная деталь – почти уничтожает. Если во мне, конечно, ещё осталось что-то неразрушенное.

– Проснулась, сестрёнка? – улыбается Света и ставит на кухонный стол чашку. – Я уж думала, ты никогда не проснёшься. Но сон – это хорошо, сон лечит. Ты так много работаешь, немудрено, что от пары бокалов тебя так развезло.

– Что… что вообще произошло?

Я крепко держусь за дверной косяк, вглядываюсь в лицо сестры, а она хмыкает и расплывается в ещё более радостной улыбке.

– Помимо крепкого сна? Жаркое примирение, по всей видимости, – сообщает и достаёт из кармана свой мобильный. – Знаешь, я не думала, что ты так быстро Виталика простишь.

– В смысле? О чём ты?

– Присядь, Ксюша, присядь, – просит, но я отрицательно качаю головой. Нет, не хочу, потому что боюсь, что уже не встану.