выгорел. Пришлось послабление людишкам в податях дать, чтобы отстроиться смогли, но и сейчас ещё много дворов стоят по посадам с пепелищами одними. Думал, и совсем не соберём обещанной пятины с купцов, а только появился осенью Пётр Дмитриевич Пожарский, и пошло дело помаленьку, а к концу срока моего на посту государева дьяка с Божьей помощью и стараниями Петра Дмитриевича не только все долги по пятине и прочим податям собрали, но и сверх того изрядно.

– И при чем здесь Петруша? – остановил дьяка заинтересовавшийся царь.

– Так с его помощью людишки понаделали диковин разных, за которыми сейчас со всей Руси в Нижний гости торговые валом валят.

– Диковины, говоришь? – Михаил Фёдорович задумался. – Вчера ко мне приходил с челобитной купец англицкий Эндрю Блекмор, просился дать ему разрешение на поездку по торговым делам в Нижний Новгород и Балахнинский уезд. Не за диковинами ли он собрался? А юлил-то как!

– Великий государь, позволишь ли ты мне, рабу твоему недостойному, совет дать? – склонился в поклоне до полу дьяк.

– Говори, – разрешил все сильнее снедаемый любопытством царь.

– Откажи в просьбице англичашке. Меня про подобное княжич Пётр Дмитриевич предупреждал. Нельзя, чтобы англичане его секреты вызнали и сами те диковины делать стали, тако же нельзя, чтобы они товар закупали прямо у производителей. Те, кто диковину произвёл, продадут её купцам и пятину заплатят. Купцы русские привезут её в Москву и продадут немцам разным и опять пятину заплатят, а англичанишки хотят и секреты вызнать, и купить дешевле, казну твою прибыли лишив. Не пускай, великий государь, ни одного иноземца в Нижний, Христом богом тебя молю, – встал на колени дьяк и стал бить поклоны и креститься.

– Встань, Фёдор. Говоришь, что тебя всему этому научил Петруша? – Царь был доволен: он и сам чувствовал, что не надо давать Блекмору разрешение, а тут ему всё по полочкам разложили.

– Для тебя, надёжа государь, он, может, и Петруша, а мне он учитель в делах Пётр Дмитриевич.

– Как же так, дьяк, ведь ему едва тринадцать годков минуло? – поразился Михаил.

– Может, и тринадцать, государь-батюшка, а только царь Соломон рядом с ним – дитя неразумное, – перекрестился дьяк. – Да ты, государь, сам сейчас поймёшь это, подарки его увидев.

– Давай же их быстрее, Фёдор! – вскочил с места Михаил.

Пронин перекрестился и достал из одной из принесённых им корзин икону.

– Позволь, великий государь, начать с главного подарка. Это икона, что написали отбитые из узилищ атамана Сокола самим Петром Дмитриевичем иконописцы. Оставил он артель ту у себя и дома им построил, и мастерскую, и учеников самых разумных им нашёл, да что долго говорить, государь, смотри. – И он протянул икону Михаилу Фёдоровичу.

Михаил был на богомолье в Ферапонтовом Белозёрском Рождества Богородицы мужском монастыре и молился на икону письма великого Дионисия. Это, без всякого спора, была лучшая икона на Руси, не зря её брали за образец последующие иконописцы. Икона, которую сейчас держал в руках дьяк, была не копией той великой иконы. Она была просто похожа на неё. Или наоборот? Икона Дионисия Богоматерь Одигитрия была похожа на это чудо. Ведь маленькая собачка тоже похожа на волка. Отрок Иисус был, в отличие от канона, нормально сложён, у него была не маленькая игрушечная головка, и не это было главным. Иисус как бы уходил на второй план, а на первом плане была улыбка Богоматери. Нет, скорее даже намёк на улыбку с чуть приподнятыми уголками губ. Богородица как бы говорила смотревшему на неё человеку: «Я все про тебя знаю, и плохое, и хорошее. Я прощаю тебе чёрные твои дела и мысли и благословляю на свершения во имя Сына Моего».

Михаил не мог взять эту икону в руки. Он встал на колени перед дьяком, держащим образ, и молился. Дьяк Борисов, присутствующий при разговоре царя с Прониным, едва успел предотвратить попытку бухнуться на колени и Фёдора Фёдоровича.

Прошло более десяти минут, прежде чем государь поднялся и, забрав икону, передал её Борисову. А потом подошёл к Пронину и троекратно облобызал.

– Спасибо! Век я тебе этого не забуду. Словно в раю побывал. Всё мне явилось: и как батюшку из узилища вызволить, и как земли русские от ворога уберечь, и как воздать ляхам за дела их нечестивые. Как величать тебя по батюшке?

– Невместно мне, великий государь, не князь я, – низко склонился Пронин.

Борисов шепнул царю:

– Фёдор Фёдорович.

– Тут я решаю, кто князь, а кто не князь, Фёдор Фёдорович. Сегодня же указ напишут.

– В чём же моя-то заслуга, государь? Это иконописцы сподобились. И Пётр Дмитриевич их собрал и выпестовал, – пытался оправдываться новоиспечённый князь.

– И им воздам за чудо это. Давай же дальше, Фёдор Фёдорович, показывай другие подарки Петруши.

– Взгляни, государь, на азбуку, что книгопечатник Петер Шваб исполнил по образцам, придуманным княжичем Пожарским.

Михаил Фёдорович любил книги, можно даже сказать, они были его страстью. Как только поляков отогнали от Москвы, он приказал вернуть из Нижнего книгопечатников и отстроить пострадавший при осаде ляхов в Кремле печатный двор. Те книги, что сделали братья Фофановы, были хороши. Эта азбука была шедевром. Как икона. Михаил перелистывал страницы и радовался. Вот ещё один книгопечатник, нужно срочно его в Москву. Ах, как хороша, рядом с каждой буквицей – картинка с предметом, на эту букву начинающимся. Эх, если бы у него в детстве была такая азбука…

– Немца сего вызвать, не мешкая, в Москву, – повер нулся царь к дьяку Борисову.

– Дозволь, государь, передать тебе слова, что сказал мне княжич Пожарский, передавая эту азбуку, – встрял Пронин.

– Дозволяю. Говори, князь, – улыбнулся довольный всем Михаил.

– Предвидел Пётр Дмитриевич, что захочешь ты, государь, Петера Шваба в Москву забрать и просил сказать тебе: не забирай, государь, книгопечатника в Москву. Зачем в одном гнезде две наседки? Пусть Фофановы книги печатают в Москве, а Шваб – в Нижнем. И ещё, нужно найти или выучить других книгопечатников и во Владимире печатный двор основать, и в Казани, и в Астрахани, и в Великом Новгороде. Нужно, чтобы больше книг на Руси печаталось. Сейчас Шваб воспитывает учеников, и поможет им княжич во Владимире печатный двор открыть. И ты поступай, государь, тако же. Вот что просил сказать тебе Пётр Дмитриевич… – Дьяк взмок весь, пока произносил эти крамольные слова. Но верил он в их правдивость. Убедил его Пожарский.

Михаил Фёдорович изменился в лице: у него только что хотели отнять любимую игрушку. Он даже сильнее вцепился в новую азбуку. Но дьяк продолжал говорить, и пальцы разжимались. Прав Петруша. Тысячу раз прав. Нужно сходить на печатный двор, поговорить с Фофановыми и открывать печатный двор в Новгороде.

– Спасибо тебе, князь,