Шрифт:
Закладка:
— Уже лучше, намного лучше. Странный блок, странное наложение… я бы сказал — варварское.
Дон Теймур пожимает плечами.
— Дилетантское. Видимо, донья Даниэла лишь недавно освоила этот фокус. Подозреваю, не без помощи своего любовника. А-а, это для вас новость, дон Хуан?
Всё ещё машинально поглаживая цепь на груди, Иглесиас так и впивается в моего свёкра взглядом. У него вид человека, не просто внезапно проснувшегося, а увидевшего себя обобранным до нитки, изрядно побитым, да ещё и валяющимся в какой-то канаве. И хорошо, если сохранившим при этом относительную невинность.
— Но у неё… Любовник? Дон Теймур, она же собиралась замуж за вашего сына!
— Так что с того? Маркос числился у неё в будущих мужьях, а вашего племянника она держала как запасной вариант. Очень практичная девушка, я бы сказал. Так виртуозно научиться использовать свой дар убеждения! О котором, кстати, все вокруг в один прекрасный день просто забыли. С её подачи, разумеется.
* * *— Этого не может быть!
От порывистого движения донны Мирабель драгоценные меха соскальзывают с её колен на поросший густой травой пол. С перекошенным от гнева лицом донна вскакивает. Ой-ой-ой, кажется, мы готовы грозить нашему всесильному муженьку кулачком!
— Ты наслушался гнусных сплетен, Тимур! Даниэла чиста! Всё, что она хотела…
Взметнувшись толстой белой гусеницей, горностаевая полоса обвивает её плечи и рывком возвращает на место. Прекрасная донна ловит губами воздух, пытается возмутиться, но холодный голос супруга прерывает её.
— Дорогая Белль, если я советую присутствующим подумать прежде, чем высказаться, то имею в виду именно это. Подумать, донна. В данном случае вы поторопились. И, кажется, не отдаёте себе отчёта в том, что сейчас происходит не милая семейная сцена, на которой недопустимо присутствие посторонних, а разбирательство, по итогам которого мною будет вынесено окончательное решение о судьбе семейства Иглесиас. Теперь всё понятно?
Лицо Мирабель расцветает некрасивыми красными пятнами. Кажется, лишь сейчас до неё начинает доходить, что дело нешуточное. Никогда ещё — во всяком случае, при мне — дон Теймур не допускал столь холодного официального тона по отношению к жене. А проступившие на его скулах бронзовые чешуйки ещё более способствуют пониманию, осознанию серьёзности момента и… отбивают всякую охоту спорить. Я, например, не рискну, даже если захочу. Но мне-то довелось повидать нашего дорогого дона разным, да и в жизни столкнуться со всякими малоприятными явлениями, что само по себе закаляет; а вот донну Мирабель, избалованную всеми, и в первую очередь, тем же супругом, подобное обращение ввергает в шок. И прострацию.
Под жёстким взглядом мужа её дрогнувшие губы поспешно сжимаются. В глазах зарождается и застывает нечто, для неё новое: страх.
Дон удовлетворённо кивает.
— Итак, продолжим. Вам уже лучше, дон Хуан? Вижу, что лучше, но вставать пока не надо: снятие ментальных блоков часто вызывает временную дезориентацию в пространстве. Доктор, ваше мнение?
— Поддерживаю, — сухо отвечает дон Гальяро. — Но моя помощь дону Иглесиасу больше не нужна. Позвольте…
Он демонстративно пересаживается на козетку неподалёку, машинально разогнав рукой порскнувших с маргариток небесно-голубых мотыльков.
— Я целитель, дон Хуан. И помню о своём долге. Только это удерживает меня от того, чтобы не дать вам пощёчину.
— Объяснитесь!
Дон Иглесиас машинально потирает щёку, будто уже схлопотал оплеуху. Пытается усесться поудобнее, и сердобольная Элли помогает ему, подложив под бок диванную подушечку. Но на этом, по-видимому, считает лимит на допустимое добро к этому человеку исчерпанным и тихонько ретируется ко мне. Он ей тоже неприятен, несмотря на то, что выглядит сейчас пришибленным последними известиями. Но… этот человек не так давно равнодушно прошёл мимо умоляющей о помощи девушки, мало того — спровоцировал её мужа на новое избиение. Такое не забывается.
К тому же, едва окрепнув и придя в себя, он ощетинивается (образно, разумеется) и переходит если не в наступление, то к обороне.
— Объяснитесь, дон Теймур. Ваши обвинения слишком серьёзны и задевают честь не только Даниэлы, но и всей семьи. Я имею право знать, на чём они основаны.
И машинально потирает грудь, стараясь не задевать мощную золотую цепь, на которую, кстати, посматривает неприязненно и с опаской.
— Извольте.
По давнишней привычке расхаживать во время серьёзных бесед Глава, не спеша, заложив большие пальцы за проймы жилета, пересекает центр озеленённой гостиной. Снисходительно кивает супруге; та от безобидного жеста испуганно забивается в угол кресла. Дон переводит взгляд на гостя.
— Я ведь недаром распустил по городу слухи, что от меня здесь ничего не утаить. Моя служба оповещения работала и работает незримо, однако многие горожане, даже не слишком лояльные ко мне, предпочитают не творить глупостей, помня о возможном наблюдении. Даже те, у кого в семействах ведьмы, умеющие ставить неплохие барьеры от всепроникающих сущностей. Я, собственно, не настолько любопытен и непорядочен, чтобы держать всех членов своего клана под неусыпным контролем…
Мы с Элизабет скептически переглядываемся.
— … мне достаточно знать об их благоразумии. Но… я, видите ли, человек осторожный. И практичный. И понимаю, что в ряде случаев возможный конфликт проще не допустить или хотя бы смягчить, нежели разбираться с его последствиями. Поэтому за вашим конкретно семейством я наблюдал, дон Иглесиас. Не всё время, нет. Лишь после расторжения помолвки наших детей. Видите ли, к вам лично у меня в то время не было никаких претензий. Но я знаю сложную женскую натуру и вправе предполагать, что три ведьмы в семье, даже ограниченные блокирующими их силу амулетами, отнюдь не святые. Одна из них — ваша приёмная дочь — не получила желаемого и… скажем так, огорчилась. Любящая мать и не менее обожающая тётка, разумеется, приняли её сторону. А женское сердце, дорогой дон, особенно полное любви к своему детищу — это…
Он разводит руками. Дескать, ничего не поделать, против природы не попрёшь. Женское сердце с его особенностями — убойный аргумент в подобного рода
