на плечи Мирабель, так и сейчас взвивается, разворачиваясь на лету в коралловую петлю, снизка тёмно-красных шариков и обвивает её шею. Взвизгнув, Первая Донна пытается сорвать с себя драгоценную удавку, но замирает с застывшим взглядом. Глаза её, изысканно обведённые чёрным, раскрываются в ужасе.

— Сидеть!

Негромкое слово, сорвавшееся с губ дона Теймура, заставляет нас с Элизабет прирасти к полу, а затем опуститься на невесть откуда взявшиеся позади каждой стулья. Дон Иглесиас цепенеет, до судороги в пальцах вцепившись в спинку дивана. Лишь доктор Гальяро, словно бы и не заметив давления Главы, оказывается рядом с Мирабель, осторожно берёт её за запястье.

— Прошу извинить, дон Теймур, но, как врач донны Глории, я должен это видеть.

И замирает, погрузившись в видения чужой жизни.

А я… с чувством полной безнадёги готовлюсь к очередному накату чужой боли. И ничего не получаю. Ничегошеньки.

Конфиденциальность…

Зато слышу мысленный голос свёкра:

«Терпи, Белль. Терпи. Сожалею, но у меня нет выхода. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

Мне хочется заорать в голос: «Да вы что, с ума все посходили? Так нельзя! Нельзя же!»

Не то, чтобы я вдруг молниеносно прониклась любовью и состраданием к Мирабель. Просто слишком уж это чревато последствиями: выбросить изнеженный привыкший к тепличными условиями цветочек за порог, в лютую стужу; из одной грани реальности на другую, тоже, на мой взгляд, крайнюю. На самом-то деле в огромном мире хватает место для всех индивидуальных вселенных, просто у кого-то она выстроена гармонично, а у кого-то — со слишком уж сильными перегибами. Как в сторону благополучия, так и наоборот. Вот как у моей свекрови и Глории Иглесиас: их личные вселенные настолько противоположно полярны, что пересечься им не суждено вовек. Но ведь пересеклись! Причём для обеих сторон это явление шокирующее. Долго ещё девочка Глория будет привыкать к новой жизни, вздрагивать, бояться встречи со своим мучителем, но, в конце концов освоится, вживётся. Расцветёт. А вот для Первой Донны падение в бездну, наполненную болью, страхом и унижением — особенно, когда поначалу не осознаёшь, что всё это не твоё, чужое — грозит куда большим шоком. И мощнейшим ударом по психике. Мири сломается, если пройдёт через всё это. Как пить дать, сломается.

Дон Теймур вообще соображает, что делает?

И доктор Гальяро, понимающий и чуткий, которого я сегодня впервые увидела, мечущего молнии от гнева — он-то почему его не остановит, разумный здравомыслящий человек, целитель, психолог? В конце концов, если ему нужна полная картина испытаний, выпавших на долю новой пациентки, можно и ко мне обратиться! Но допустить, чтобы при нём другую женщину, пусть и избалованную, и капризную, так вот макнули в ад…

Впрочем, он же ещё не знает всего, не «слышал», не «видел»… Это притихшего здесь дона Иглесиаса по касательной, так сказать, задело моей трансляцией, и тех, кто рядом со мной, если верить Фелиции, а у той нет причин вводить меня в заблуждение.

Все эти смятенные мысли лишь пересказываются долго, проносятся же за несколько мгновений. Я вижу расширенные в ужасе глаза Мирабели, зрачки, суженные в точки, как от сильной боли; невыразимое отчаяние на лице… С учётом того, что свёрнутые компактно воспоминания взрываются в её голове этакими бомбочками, высвобождая целые массивы информации — за десяток-другой секунд донне досталось немало. Обострившимся чутьём понимаю: хватит! Иначе, вернувшись, Мага застанет вместо матери жалкое перепуганное существо, вздрагивающее от любого резкого звука.

Не знаю, как я это делаю. Но всё сводится к моему резкому, какому-то особому выдоху. И тотчас на шее Мирабель с негромкими хлопками лопаются заточенные в бусины кошмары Глории, усеивая белоснежную кожу донны коралловой пудрой. Какое-то время Мири остаётся недвижима, бессмысленно таращась в пустоту… потом, очнувшись, медленно обводит комнату взглядом.

Дон Теймур, тронув её за подбородок, переключает внимание жены на себя.

— Ты поняла, Белль? Всё это пережила девушка, которую ты недавно подозревала в клевете на мужа. Как специалист, могу подтвердить подлинность её воспоминаний. Никаких наслоений, никакого искусственно нагнетаемого ужаса: лишь то, что было на самом деле. Теперь ты ей веришь?

Губы донны дрожат. Вот-вот — и она сорвётся в истерику. Но ладонь доктора Гальяро опускается ей на лоб, а голос звучит тихо, умиротворяюще:

— С вами всё в порядке, донна. Успокойтесь.

Слегка помассировав ей виски, он погружает её в транс. Прикрыв глаза, Мирабель замирает в кресле. У неё вид человека, глубоко и, пожалуй, впервые в жизни задумавшегося о чём-то трагичном; даже две параллельные морщинки залегли меж бровей и ничуть не портят это искусственно омоложенное личико.

— Я немного приглушил впечатление от увиденного, — вполголоса комментирует свои действия доктор. — Дон Теймур, вы, кажется, успели добавить что-то сами?

— Да, кое-что из детства и юности самой Белль. Она не любила вспоминать своё девичество, но сейчас это не помешает, — отвечает дон… и вдруг поворачивается ко мне. — Дорогая донна, я искренне тронут вашим беспокойством. Но не стоило так уж волноваться за Белль. Я знаю меру.

Кто бы знал, скольких трудов стоит мне удержаться от язвительного: «Сомневаюсь!» Но по ехидной усмешке свёкра понимаю: всё прочитал, негодяй, даже не в мысли заглядывая, а просто по лицу. Слишком уж оно у меня красноречивое.

— Однако я рекомендовал бы донне Мирабель покой и отдых до конца дня, — ровно замечает доктор Гальяро. — Полный покой, понимаете? Психике нужно время на обработку столь чуждой для неё информации; на анализ, на определённые выводы. К последним, впрочем, ей нужно помочь подойти. Придётся мне задержаться у вас на несколько дней, дон Теймур.

Тот изящно кланяется:

— Всегда рад вашему присутствию, дон Гальяро, вы же знаете.

— Так вот, не мешало бы нам обсудить…

Донна Мирабель по-прежнему грезит наяву в своём кресле. Её супруг и доктор, закончив с расшаркиванием друг перед другом, углубляются в беседу, касающуюся ухода за новыми пациентками, обсуждения того, сколько специалистов нужно пригласить сюда из клиники доктора, каким образом организовать их дежурство… Дон Иглесиас так и застыл на диване, уткнувшись