— Через четверть часа дон Теймур будет здесь.

В недоумении оглядываюсь на Фелицию, что-то напряжённо обдумывающую.

— Только что дон назвал Глорию родственницей. Новой родственницей. Что бы это значило?

Морщина на лбу донны разглаживается. Да и Элли, замечаю, вздыхает с заметным облегчением. Им известно что-то, о чём я не знаю?

— Это значит, что теперь всё будет хорошо, — отвечает Фелиция. — Дон Теймур официально примет вашу подопечную в род дель Торресов до Гама, разорвав таким образом её связь с Дельгадо, родом её отца, силой которого она однажды поклялась. Только так можно уничтожить узы родовой клятвы и, соответственно, откат от её неисполнения. Здесь, во владениях Торресов, магические барьеры ослабляют её путы, но если не снять их окончательно — бедняжка Глория вынуждена будет подчиниться первому же бредовому требованию негодяя-мужа. Вплоть до того, что наложит на себя руки, да ещё так, чтобы никто не смог допросить труп…

Элли ойкает.

— А если дон Теймур не успеет?

Донна Фелиция поджимает губы.

— Торресы всегда успевают. К тому же, наша гостья не одна: помимо доктора, рядом с ней постоянно находятся две горничных; а девушки у нас служат крепкие, деревенские, заметят неладное — сумеют удержать и позвать на помощь. Не тревожьтесь.

Легко сказать — не тревожьтесь! Заняться бы делом каким — всё легче было б ждать… Словно услышав мои мысли, Фелиция касается моей левой руки:

— Разожмите-ка кулак, донна.

Ну да, я же левша наполовину, вот и сжимаю до сих пор жемчуг в левой руке. Только вот с ладони вместо чёток осыпается на траву под ногами перламутровая крошка: всё, что осталось от бусин.

— Обычное дело. — Компаньонка пожимает плечами. — Отдали всё, что в них заложено, отработали своё; нарушенные молекулярные связи не смогли восстановиться. Не огорчайтесь, донна, своё дело они сделали. Понадобится — настряпаете сколько нужно. Подумайте пока, что будете делать с оставшимися воспоминаниями, а я подберу для них хранилище. Нехорошо оставлять подобные вещи на виду.

Она выходит из гостиной.

Отряхиваю ладони, поглядывая искоса на алеющие коралловые бусы. Нет уж. Даже из любопытства лишний раз к ним не притронусь.

— А ведь всё это… — начинает Элли. Задумывается. — Словно продолжение нашего вчерашнего разговора про «плохих мальчиков». Помнишь? Нет, не исправится он ни за что. Такого если только в клетку посадить; сильную женщину он рядом с собой не потерпит, а над слабой так и будет измываться. Что будем делать, Ива?

Пожимаю плечами.

— С плохим мальчиком? Это уж пусть наш дорогой дон решает, это его епархия. А мы с тобой будем лечить Глорию, кормить и успокаивать. Чтобы у здоровой мамочки родилось здоровое дитя. Поговорим с доктором: есть ли здесь психологи? Очень не помешало бы. А как пойдёт она на поправку — увезём нафиг из этих мест. Возможно, и в другой мир, тут ты права: пусть девочка начнёт всё с чистого листа, ни от кого не завися… Впрочем, погоди загадывать, а то сейчас придёт дон Теймур и выскажет что-то ещё; вот тогда и подумаем. Вдруг я не знаю каких-то юридических тонкостей?

Вздохнув, Элли усаживается поудобнее, приготовившись к ожиданию. Я повторяю её позу. Но спокойно нам не сидится: побыв пай-девочками целых минуты полторы, мы одновременно тянем ручонки к ярко-красным ягодкам брусники, проглядывающим из изумрудного мха столешницы. Когда нервничаешь, так и тянет что-то кинуть на зуб.

— Кисленькая! — восторженно сообщает Элизабет. — И сочная! А я думала — иллюзия… Как это у тебя получилось?

— Да вот как-то так. Не знаю, — честно признаюсь. — Такой вот побочный эффект.

А что ещё можно сказать?

К тому же, стоит мне представить, какими глазами дорогой дон взглянет на преображённую гостиную своей уважаемой матушки, затем выдержит многозначительную паузу и скажет: «Превосходно, дорогая донна…», да ещё с этакой хитрецой — хочется спрятаться под стол. Вот любит он поиронизировать в мой адрес, а ты потом гадай, то ли это похвала, то ли сарказм.

Лёгкое, будто оклик, прикосновение чужой мысли заставляет меня встрепенуться.

'Дорогая донна…

Вот помяни чёрта к ночи, а он уже тут! Даже не посмотрит, что день на дворе.

«Вынужден извиниться…»

Я едва не подпрыгиваю на месте. Глава? Извиняется?

«… но явлюсь к вам не один. И не только с доном Иглесиасом».

И умолкает, интриган.

Не успеваю я предупредить Элли о каком-то ещё неизвестном визитёре, как дверь гостиной распахивается, пропуская надменную даму, завёрнутую, несмотря на почти летнее тепло, в горностаевые меха. Донна Мирабель, собственной персоной! Небрежно сбросив палантин на ближайшее кресло, она явно собирается что-то сказать — причём, нелестное, судя по наметившейся в углу рта брезгливой морщинке — но вдруг замирает, широко раскрыв разноцветные глаза, обведённые по-египетски густо-чёрным.

— Что… что это такое?

Вслед за ней на территорию матриарха вступает мой дорогой свёкор. Прищурившись, окидывает матушкины покои беглым, но на самом-то деле всевидящим взглядом. Обрывает прямо с дверного косяка бело-розовый зонтик вьюнка, растирает пальцами, принюхивается. Разумеется, выдерживает паузу…

— Превосходно, дорогая донна.

Глава 17

Колючий взгляд дона Иглесиаса, шагнувшего в гостиную вслед за Главой, жалит не хуже кинжала.

— Ваша невестка увлекается наведением иллюзий, дон Теймур? Вот оно что!

И в этом брезгливо-скептическом «Вот оно что…» явственно зависает всё недосказанное. Дескать, а не захотелось ли дорогой донне, как лицу, приближённому к императо… к Главе Клана, тоже приобщиться, так сказать, к власти и попинать и без того поверженного врага? Ну, примчалась к ней за заступничеством малость поученная мужем девчонка, наговорила много лишнего… Племянник, конечно, перегнул палку, но ведь он потом извинился, позаботился о супруге. Проявил внимание. Обиженные женщины всё, что угодно, придумают, лишь бы себя пожалеть, а обидчика выставить зверем. Вот и сама донна Иоанна — разве не обижена? Ровно настолько, чтобы сгустить краски в случайно считанных воспоминаниях.

Пытаетесь