Шрифт:
Закладка:
Петр подхватил ремни, закрепленные у краев корзины, и привязал Лизу, Елисея и даже Лонжерона, чтобы они не выпали при новом порыве. И вовремя. Корзину принялось крутить, словно на детской карусели, а потом и подбрасывать. Ветер взвыл, рванул края продырявленного купола, вздернул шар выше, в поток стремительного урагана, и послал штопором в сторону. Потоки воды теперь лупили со всех сторон, слева мощным разрядом ослепила молния, а потом снова обрушилась темнота. Петр приготовился, но гром все равно ударил так, что отправил сердце в желудок.
Сколько ветер подобным образом играл с шаром, узнать не было возможным. Чувство времени, высоты, расстояния – все потерялось; они могли лететь обратно к бесам или падать прямиком к смертельным землям, но Петр ничего не мог поделать. Промокший до нитки, оглушенный и обессилевший, он сидел, вцепившись в главный рычаг, выхватывал во вспышках молнии фигуры неподвижных друзей и ждал неизбежного удара о землю.
Внезапно раздался скрежет, словно о корзину заскоблили зубы гигантского капкана. Новая молния осветила верхушки деревьев – совсем близко, ветви тянулись, норовя ухватиться. Аэростат протащило, то и дело цепляя. Спуск выровнялся, замедляясь. Только Петр понадеялся на безопасное приземление, как ветер подхватил и ударил кулаком, кувырнул вперед, вбок и опрокинул. Верх и низ поменялись местами, голову резануло острым, корзину бросило и со всей силы стукнуло о землю. Завалило набок. Петр со стоном перевалился через край. Мокрая трава чавкнула, принимая его тело.
Полыхнула молния, что-то зарокотало совсем близко. Петр поднял голову. На самой границе леса могучий дуб с корявыми черными ветвями полыхал, будто рождественский светильник, испуская с порывами ветра россыпи искр. Запахло отсыревшими дровами и жареным желудем.
Петр с трудом поднялся. Он ощупал затылок – крови не было, разве что набухла шишка, отдаваясь звоном в ушах, словно после взорвавшейся рядом гранаты. Дождь все не стихал, заливал глаза, заполнял сапоги и хлюпал под ногами. Петр обтерся рукавом и заковылял к корзине. Когда он растянул узлы, Лиза, бездыханная, упала ему на руки. Устроив ее на траве, он высвободил остальных и попытался привести в чувство. Тряс их за плечи, поднимал им веки, бил по щекам – ничего. И Елисей, и Лонжерон оставались неподвижными. Петр терялся все больше.
Вокруг не было видно ни домов, ни огней, шум дождя заглушал любые звуки, даже если они и были. Но невозможно же, чтобы в месте, где едва ли не каждое дерево носит эполеты, именно в этом лесу не было бы никого разумного, у кого испросить помощи?
– Есть тут кто-нибудь? – прохрипел он, пошатнувшись. И, едва устояв, крикнул: – Y’a-t-il quelqu’un?
Лес молчал – натужно, будто ему удерживали рот ладонью.
Потеряв надежду, Петр поднял Лизу на руки. Двигаясь почти вслепую, он сделал несколько шагов в сторону леса, как вдруг с громким чавком его нога провалилась по самую кромку сапога в грязь и застряла. Намертво. Да что ж за гиблое место?! Петр едва не взвыл от отчаяния.
Рядом затрещало – оглушительно и предсмертно. Огонь, охвативший дуб, взвился в небо, и дерево с тяжелым стоном развалилось пополам, а в вихре брызнувших искр проявилась черная сгорбленная фигура. Угасающее пламя осветило грубое, сухое, словно вырезанное из пня старушечье лицо, ярко-синие паучки глаз и проваленный беззубый рот. «Ведьма», – безошибочно мелькнуло в мыслях. Но если в Живой России это было бы опасностью, то кто знает, возможно, здесь это означало… спасение?
И все же Петр покрепче прижал к себе Лизу, запоздало досадуя, что не забрал ружье Лонжерона.
– Им нужна помощь, – кивнул он в сторону остальных. – Надышались парами Лихих земель…
Старуха будто не слышала. Подняв с земли палку, она поднесла ее к углям, и навершие загорелось тусклым фонарным светом. Дождь, казалось, обходил стороной и палку, и ту, что держала ее, по крайней мере, ветхое платье выглядело сухим, а огонь не выдыхался.
Обведя мрачным взглядом лежащих на траве, старуха подняла в приглашении костлявую руку.
– Они не могут идти, – объяснил Петр, все еще не решаясь довериться. – А я не донесу всех…
Старуха повторила жест, и оказалось, относился он вовсе не к нему. После ее молчаливого зова лес затрещал, деревья заныли, закачались, откуда-то из-под земли донесся глухой вой. Трава под ногами вспучилась, будто распоротое полотно, на свет показались тугие корни. Словно живые, они зазмеились, роняя комья земли, и мигом опутали Елисея и Лонжерона, а после потянулись и к Лизе. Петр топнул, сдавливая пару самых ретивых сапогом, и они отступили.
Старуха тем временем развернулась и заковыляла в глубь леса. Корни, все еще удерживая свои ноши, двинулись следом. Петр постоял, глядя, как огонек на конце старухиной палки мигает среди черных стволов, и отправился догонять.
Крошечный огонек вел в темноту. Петр шел вслепую, то и дело спотыкаясь о корни. Колючие ветки били по щекам, цеплялись за одежду, но потерять старуху из виду было опасно, и потому он не останавливался, чтобы рассмотреть дорогу.
Наконец вдалеке замелькал свет окна, а вскоре показалась и сама изба – древняя, покосившаяся, с прогнившим крыльцом и заросшей мхом крышей. Одно только было новым: широкая кирпичная труба, из которой валил крупными клубами плотный, дурно пахнущий дым. Что ж она там жгла, от чего даже снаружи перехватывало дыхание? Стоило Петру переступить порог, как у него заслезились глаза и зацарапалось в горле. Он зашелся кашлем, зажмурился, а когда сморгнул слезы, увидел, как на полу бок о бок лежали Елисей и Лонжерон, все еще неподвижные. Петр устроил Лизу на лавку у стены, а сам опустился на доски – обессилевший, одурманенный, в примерзшем мундире и полных воды сапогах.
– Вы… вы… – Он хотел спросить: «Вы поможете им?», но не смог выдавить ни слова, только помутневшим взглядом следил за старухой.
Та открыла заслонку и, с подозрительной прыткостью подбирая крупные поленья, затолкала их в печку. Искры посыпались оттуда, словно из дьявольского пекла, забрызгивая дощатый пол, стол и лавки, но ни одна не занялась. Зато запах теперь стал и вовсе несносным, забил голову мокрой грязью так, что не осталось мыслей. Петр только смотрел, как под потолком что-то невесомо парило, вроде призраков или бестелесных духов.
Сняв с полки дымящийся чугунок, старуха
