На это кот открыл глаза, лениво двинул хвостом и наконец поднялся. Приблизившись, он сипло мяукнул, заставляя старика всполошиться.

– Ах ты, скотина облезлая, – буркнул тот, вздрогнув и выронив трубку. – Чего вынюхиваешь тут? А ну, брысь!

Баюн не обратил внимания. Заворачивая от старика вкруг направо, он принялся издавать странные напевные звуки, что-то между колыбельной и панихидой. Звуки эти тянулись, становились четче, а скоро Александра узнала мелодию – и мысленно похлопала коту: молодец, Баюша, правильно выбрал. Печальная история о плененном соловье, что лучше проникнет в душу бывалой разбойной птицы?

Чем дольше лилась мелодия, тем сильнее глаза старика подергивались дымкой. Александра подобралась, выжидая, готовясь в любой момент броситься к Константину. Но время шло, а спать Сыч не торопился. Баюн же, кажется, стал выдыхаться, мурлыча натужнее и тише. На очередном круге он и вовсе прервался, выгнул спину и зашелся в дребезжащем кашле.

Старик замычал, замотал головой, отгоняя сонливость, – и тогда Александра тихонько запела:

Соловей-соловьюшек,

Чего же да ты невеселенький.

Повесил ты головушку,

Да зерно да ты не клюешь.

Соловья-то размаленького

Хотят уловить.

В золотую клеточку

Да хотят его посадить.

Старик сгорбился, укладывая подбородок на руку, и зажмурился. По бороздкам морщин потекли слезы.

Баюн все мурлыкал, и Александра продолжала:

Золотая клеточка,

Все сушит она меня,

А зеленая веточка

Да веселит она меня.

Скованный я железами,

Скован да я по рукам.

Громкие да те железа,

Да вьются они по ногам…

С каждой строчкой голова старика клонилась все ниже, рука соскользнула, выронив трубку, нос опустился к груди, и с последними словами из-под нечесаных косм послышался храп, булькающий, с визгливым присвистом.

Баюн замолчал и оглянулся, мол, чего ждешь. Александра сорвалась с места и бросилась к Константину. Грудь его была заново исполосована, а из горла теперь торчал кинжал. Александра, содрогаясь, вытащила клинок и тут же поднесла к фиолетовым губам фляжку. Вода потекла по подбородку и шее, прежде чем Константин смог глотать. Задыхаясь, он выпил до капли и бессильно уронил голову. Все еще не в силах говорить, он одними глазами молил еще, и Александра шепнула: «Скоро».

Узлы оказались слишком тесны, и здесь пригодился кинжал, что еще минуту назад причинял боль: острым лезвием получилось быстро перепилить веревку. Освободившись, Константин еле стоял и все норовил упасть от слабости. Александра хотела подставить плечо, но он замотал головой. Пошел сам, хоть и спотыкаясь, а проходя мимо старика, оступился и упал. Старик вздрогнул и поднял голову, и Александра, не придумав ничего лучше, запустила в него пустой фляжкой. Та угодила ровно в лысину и опрокинула на землю, где старик и продолжил храпеть, но теперь прерываясь на ругательства.

Незамеченными им удалось прокрасться за пределы лагеря, а там уже ждал Делир. Он покорно стоял и пока Александра седлала его, и пока Константин забирался ему на спину. А потом зашагал осторожно, понимая, что седок едва может держаться.

Бесшумной тенью мимо скользнул нетопырь, показывая дорогу, Александра взяла Делира под уздцы и повела следом. Хрустящая пыль под сапогами вскоре сменилась колючей травой, после показались красноватые трещины, а там послышалось журчание: обочину пересекла блестящая ленточка мелкого ручья. Удивительно, как он не иссыхал, протекая так близко к огненному провалу.

Александра помогла цесаревичу спуститься и подобраться к воде. Усевшись, она сложила чашкой ладони и погрузила их в ручей. Вода оказалась ледяная.

– Пейте, ваше высочество…

Константин склонился. Александра черпала снова и снова, а он осторожно пил, не касаясь ее пальцев, и с каждым глотком раны его затягивались, а кожа светлела.

Наконец сняв боль, он припал к ручью сам, долго пил, отмывал от крови лицо и руки, а потом сел, судорожно вбирая грудью ночное тепло.

– Благодарю вас, Александр Михайлович.

В его голосе не было облегчения. Заметив, как по его телу прошла дрожь, Александра стянула с плеча ментик и протянула. Константин принял, но не спешил надевать.

– Вы знаете, где Ягина? – спросил он, прикрывая глаза. – Что с ней?

– Она вполне невредима, – заверила Александра, – и скоро к нам присоединится. Соловьи сейчас заняты свистом, так что мы можем не бояться погони.

– Хорошо, – кивнул Константин, и его голос снова был совсем не радостным.

– Вам больно? – спросила Александра. – Я буду рад напоить вас еще.

Константин посмотрел на свои руки, туда, где на запястьях бледнели свежие шрамы от веревок. Кажется, его мысли занимала не боль, а что-то иное.

– Вы слишком рисковали, – сказал он глухо. – Поверьте, моя жизнь – если ее можно так назвать – не стоит подобной жертвы. Я заслужил все, что там происходило.

Александра подивилась самоуничижению, сквозившему в его тоне.

– Зачем вы так говорите? Не вы убили Соловья и не вы выставили его голову на обозрение.

– Но я единственный, кто может за это расплатиться.

– Расплатиться мучением за жестокость отца? Неужели ваши философы с вами бы согласились?

Константин молчал. Наконец он обернулся в сторону лагеря, и в глазах его читалось столько сомнения, что стало страшно: не ровен час, побежит обратно, добровольно сдаваться соловьям на истязания.

– Послушайте, – сказала она торопливо. – Кому будет лучше, если вы повиснете на том дереве? Это не вернет Соловья, не даст каганату лучшей жизни и не запретит вашему отцу убивать по своей прихоти и дальше. Неужели вы не видите, что ваша судьба в другом? В той голубой папке, которая и в самом деле может изменить жизнь всего государства?

Константин медленно поднял на нее взгляд:

– Вы в самом деле верите в то, что я написал?

Александра хмыкнула.

– Если бы не верил, я не стал бы спасать это, рискуя быть подпаленным огнедышащим змеем.

С этими словами она вытащила из-за пазухи голубую папку. Константин в неверии посмотрел на подпаленный золотой шнур, а потом лицо его просветлело.

– Вы… вы… – Он искал, что сказать, но бросил, вместо этого вскинул руки для объятия – и тут же остановился. – Я расцеловал бы вас, если бы это не грозило вам смертью, – сказал он смущенно. – Вы даже не представляете… Я в бесконечном долгу перед вами.

Александра и сама чувствовала, как заливается краской.

– Не стоит, ваше высочество.

– Умоляю, зовите меня Константином.

Все еще сияя, он вдел руки в рукава тесноватого для него ментика. Александра успела заметить бугрящиеся, но стремительно бледнеющие шрамы