– Мертвым огнем?

– Члены царской семьи могут отдать приказ лошадям выдыхать негасимое пламя. Это быстро усмирило бы соловьев. Но нет, он вбил себе в голову, что обязан расплатиться за несправедливости, учиненные отцом.

– Но ведь он не погибнет?

– Не погибнет, но боль, что он чувствует от каждой раны, та самая, что ощущали бы мы с вами. Разве что без возможности облегчения в виде смерти.

Александра оправила рубашку, застегнула доломан.

– То есть если не освободить его…

– Он будет мучиться, хоть даже сотнями лет, пока соловьям не наскучит. И в отличие от отца не станет хитростью убеждать кого-то дать ему напиться…

– Это… это живодерство, – сказала Александра в сердцах. – Зачем это Синице? Ведь очевидно, что он – не отец.

– Так и она не отец, – ответила Ягина. – И ей не так-то легко убедить эту свору.

Александра опустилась рядом и взяла в ладони тоненькую, бледную и конопатую руку с грубыми, мозолистыми пальцами.

– Ягина Ивановна…

Ягина прервала ее грустной улыбкой:

– Отбросьте формальности. Как друзья по несчастью, мы с вами можем теперь обращаться проще, Саша.

У Александры потянуло в груди от этого нежного «Саша».

– Ягина, – сказала она, сжимая руку еще решительнее, – я все сделаю, чтобы и вы, и его высочество были свободны, и скоро.

Какой же взгляд ей принесли эти слова – взгляд надежды, вдохновляющий на любые геройства. Однако вместо воодушевления Александру накрыл страх и вина: она вдруг вспомнила, что Ягина видит перед собой мужчину. Показалось, что обманывать ее недостойно. Но разве возможно открыться? От одной этой мысли в животе похолодело. Нет, нет, не сегодня…

Полог откинулся, заставляя их обеих зажмуриться от хлынувшего света. Ягина торопливо поднялась, расправляя юбку.

– Ну, закончили? – Синица осмотрела Александру и одобрительно кивнула. – Жить будет.

Наполнив три бокала из пузатого кувшина, она опустила их на поднос рядом с кроватью и поставила тарелку крупного черного винограда.

Ягина осторожно отпила.

– Я смотрю, вы наведывались в Ирийские сады? – спросила она, кивая куда-то вглубь комнаты.

– Заметила, а? – ухмыльнулась Синица. – Да, было дело…

С гордостью она подошла к таинственному черному футляру с огненной вязью, что стоял в углу, и открыла дверцу. Немедленно оттуда брызнул мощный, нестерпимый фонтан света. Александра прикрыла глаза ладонью, пытаясь высмотреть, что там. На ее удивление, источником оказалось крупное птичье перо.

– Ну смотри, разве не красота? – спросила Синица, явно довольная собой. – И все сама, и мимо стражи, и через ловушки, а там – вот этими руками за хвост, и…

– Неужели не нашлось лучшего способа доказать им, что ты не хуже папаши?

Синица перестала улыбаться. Захлопнув черную дверцу, она сняла с головы шапку с конским хвостом и нахлобучила на футляр.

– Ты иди, Ягина. Ешь, пей, у меня к тебе нет ни дел, ни ссоры. А вот с Быстровым я хочу переговорить с глазу на глаз.

– Помилуй, – отозвалась Ягина, – нет у него сил говорить с тобой. Дай поспать, завтра все разговоры.

– Уймись, что ты распустила хвост? Не съем я его, ясно? Поговорим – и верну тебе твоего драгоценного гусара.

– Он еле стоит на ногах.

– Да я ж его не в телегу запрягаю! – Синица хлопнула по колену. – Чего ты кудахчешь?

– Потому что знаю, о чем ты хочешь говорить с ним, – процедила Ягина. – Будешь убеждать стать соловьем? Обещать геройства и богатства? А я не хочу увидеть его голову на главных воротах Кощеева дворца, как месяц любовалась на череп твоего папаши. С тем, что рано или поздно увижу там твои косы, я уже смирилась, а его – не хочу. Не хочу, слышишь?

Синица даже попятилась от ее настойчивости.

– Что ж ты говоришь такое?

– Правду! Сколько у тебя людей по горам попрятано? Тысяча? Две? У Кощея мертвяков на заднем дворе – с десяток тысяч, он хоть завтра еще столько же из Живой России притянет. Неужели ты думаешь, что он не поведет их на тебя, когда узнает, что вы сотворили с его сыном? Соловьям не так уж много осталось летать – хоть его не подводи под Кощеевы ружья.

Синица выслушала молча, а потом указала в сторону занавески.

– Оставь нас, – сказала она глухо. – Чудовище твое хвостатое заждалось.

Ягина постояла, дергая баночку на поясе, но наконец, бросив последний взгляд на Александру, откинула занавеску. Свет главного зала брызнул внутрь, но, словно чувствуя, что его здесь не ждут, немедленно скрылся, оставляя комнату в трепещущем красноватом полумраке.

Александра не знала, встать ей или остаться сидеть, знала только, что от появления Синицы комната будто вспыхнула жарой, и за ворот теперь то и дело стекали горячие капли.

Синица подошла к одной из курильниц. Тень ее, огромная, заполнила комнату, уперлась мощными плечами в самый купол.

– Я вижу тебя, Быстров, я тебя чувствую… мы похожи… – Синица открыла пахучую склянку и добавила масла. Во все стороны потянулась вязкая смолистая сладость. – Ни деньгами, ни титулами тебя не прельстишь, ты грезишь свободой, покой тебе хуже гроба. Тогда еще, когда увидела тебя на крыше кареты, я все ждала, чтобы ты сдался, а ты только зубы сжимал. Хорошо. – Она ухмыльнулась, придвигаясь. – И потому – Ягина права – я буду предлагать тебе остаться. Сделать горы своим домом, стать соловьем и помогать нам сражаться с бессмертным людоедом. Научу тебя скакать быстрее, заряжать за минуту, даже свистеть – это ведь не магия, а соловьиные секреты. – Постояв над Александрой, она опустилась рядом. – Что молчишь? Боишься того, что Ягинка сказала?

Александра покачала головой:

– Безнадежность вашей борьбы для меня не помеха.

– Тогда что?

– Мой долг… – начала Александра.

– Кому? Кощею, что ли?

– Нет, мой долг Живой России.

Синица сдвинула брови.

– Ты про вашу войну? Думаешь, смерть твоя там или жизнь остановит француза? Ну вернешься – а потом снова умрешь, никто и не заметит, ни враги, ни свои. Мелочь ты там, прутик в половодье. А здесь будешь крушить Кощеевых солдат – так они не смогут забирать твоих. Ягина сказала, Кощей заманил вас в ловушку – вот сможешь отомстить и остальных своих сберечь, чтобы не мертвяками становились, а бились там, за переходом.

О, эти слова упали нужными семенами в самые свежие борозды на сердце. Отомстить Кощею за смерть эскадрона и уберечь от предательской ловушки других – об этом она не смела и мечтать, а теперь мысль проросла репьем и кололась.

Почувствовав слабину, Синица заговорила с большей страстью:

– Там ты соринка, у меня же каждый боец – герой, каждый соловей