– Если бы мы только успели добраться до убежища… – горестно вздохнула я, ругая себя за все совершенные ошибки. Казалось, чувство вины срослось с моей душой – и не оставит меня уже никогда.

– Нет, мэм. Тут вы ошибаетесь. Вам посчастливилось туда не добраться – бомба упала прямо в ваш сад. От вашего убежища ничего не осталось. Успей вы туда спуститься – сейчас бы со мной не разговаривали.

Внезапно на меня навалилась всепоглощающая усталость. Я не понимала, почему небеса пощадили меня, но не проявили подобного милосердия к Теодору и Вивиан.

Почему все случилось так, а не по-другому? Была ли на то причина? А если была, узнаю ли я ее когда-нибудь? Поможет ли она мне примириться с судьбой? Само мое существование показалось мне странной, дурманящей иллюзией, когда я неуверенно перешагнула через груду кирпичей, пробираясь к руинам нашего бывшего дома, и поморщилась от пронзившей грудную клетку боли. Я пыталась найти то место, где обнаружила Вивиан, но все казалось совершенно незнакомым. Ее тело уже выкопали – земля была засыпана только обломками рухнувшего здания.

Наконец я увидела расплющенный упавшей балкой диван. Схватившись за пульсирующие болью ребра, я принялась растаскивать кирпичи.

– Вы ищите что-то конкретное? – спросил Джексон. Он следовал за мной, словно тень, и, судя по голосу, искренне переживал за меня.

– Не уверена. – Поскользнувшись на шатких обломках, я упала и ободрала коленку, но моей решимости это не убавило.

Из-под груды кирпичей торчал угол моей латунной кровати. Я неуклюже пробралась к нему, все еще прижимая руку к ребрам. Джексон не отходил от меня ни на шаг. Без лишних слов он помогал мне раскапывать искореженный каркас кровати – кирпич за кирпичом.

Наконец-то я смогла заглянуть под нее:

– Вот. Это-то я и искала.

Джексон тоже наклонился.

– Моя шкатулка, – пояснила я. – Подарок. В ней мои украшения.

Не удержав равновесия, я упала навзничь. Джексон тем временем занимался спасением того единственного, что у меня осталось. Ведь у меня больше не было ни сестры, ни отца, ни зятя, ни какого-либо имущества. Взрыв отнял у меня все – даже мою личность. Но где-то в Европе меня ждал Людвиг – ждал и любил. Я не могла уехать без наших фотографий.

– Вот, прошу вас, миссис Гиббонс, – сказал Джексон, вытаскивая из-под кровати шкатулку. – Подумать только – как новенькая. – Он протянул шкатулку мне. Я попыталась взять ее, но у меня было вывихнуто плечо, а другой, здоровой, рукой я прикрывала ноющие ребра.

– Я сам донесу, – кивнул он, поудобнее перехватывая сундучок.

Мы уже возвращались к «бентли», когда кто-то окликнул нас.

– Извините!

Я обернулась: к нам трусцой бежал маленький мальчик с перекинутым через плечо вещмешком.

– Вы жили в этом доме? – спросил он.

– Да.

Порывшись в мешке, он вытащил оттуда плюшевого мишку.

– Это ваше? Я нашел его сегодня утром.

На мгновение у меня перехватило дыхание, и я почувствовала, как глаза наполняются слезами.

– Он был весь в пыли, – продолжал мальчик, – но я его почистил. Хотел себе оставить, но раз он ваш…

Я взяла у него медведя и вгляделась в его пушистую мордашку:

– Да, он мой. Мне его подарил кое-кто очень особенный. Спасибо тебе.

Выудив из кармана шиллинг, Джексон протянул его мальчику:

– Вот, это заслуживает награды. Не каждый поступил бы так, по совести.

Парнишка просиял:

– Спасибо, сэр! – Он развернулся и умчался прочь.

Мы с Джексоном вернулись к «бентли», битое стекло жалобно хрустело под нашими ногами. Усадив меня в машину, он положил мою шкатулку в багажник. Мы тронулись в путь. Вскоре Крейвен-стрит осталась позади – и разрушенный бомбами город тоже.

– Как же я его презираю, – прошептала леди Гранчестер, глядя в окно на лежащие в руинах дома и фабрики.

– Кого? – спросила я.

– Гитлера.

– Не могу не согласиться, – кивнула я.

Я знала, что буду ненавидеть его вечно – за то, что он у меня отнял.

Ни один из нас не проронил больше ни слова – до самого Суррея, где мы наконец смогли немного оправиться от оставшихся позади ужасов разрушенного Лондона.

– Понимаю, что это разговор не из приятных, – мягко заговорила леди Гранчестер, – но нам нужно обсудить похороны. Мы с лордом Гранчестером хотели бы, чтобы Теодор упокоился в семейном склепе – рядом с нашими предками.

Вероятно, она ждала от меня возражений – все-таки они изгнали Теодора из семьи. Она смотрела на меня почти испуганно.

– Почему бы и нет? – пожала плечами я. – Он должен воссоединиться с семьей.

– Что ж, прекрасно, – облегченно вздохнула она. – Мы все устроим. Но я хотела обсудить кое-что еще. – Она помолчала. – Похороны твоей сестры.

– Сестры? – Я была так убита горем, что вовсе не думала о похоронах Вивиан. То, что мы с ней поменялись местами, теперь заиграло новыми красками.

– Не сомневаюсь, ты будешь с нами еще много лет, – продолжала леди Гранчестер. – Ты жена Теодора и носишь под сердцем его ребенка – думаю, он хотел бы, чтобы место твоего последнего упокоения было рядом с ним.

О боже…

– До такого исхода еще далеко, – уклончиво ответила я. – Смею надеяться.

– Конечно. Но это возвращает нас к вопросу о похоронах твоей сестры. Если я правильно понимаю, родных у тебя не осталось. Хочешь, мы и ее похороним в Гранчестер-холле? Чтобы ты могла навещать ее, когда пожелаешь.

Конечно, Вивиан не испытывала ни малейшей привязанности к этим людям. Она даже ни разу не бывала в их загородном поместье. Но она всем сердцем любила Теодора и наверняка хотела бы быть похороненной рядом с ним. Неважно где, главное – с ним.

Что ж, предложение было великодушным – если только леди Гранчестер не лукавила. Вивиан найдет упокоение рядом с Теодором – где ей самое место.

Я благодарно склонила голову, пораженная ее добротой. Меня восхитило, что леди Гранчестер об этом подумала – она понимала, как мне тяжело, и старалась хоть немного утешить меня, похоронив мою сестру неподалеку.

Я ненавидела себя за то, что лгала ей, изображая Вивиан. Притворяясь, будто ношу под сердцем ее внука. Этот ребенок не имел к ее любимому сыну никакого отношения. Я была беременна от другого мужчины.

Я тихо заплакала – от стыда и из-за страха перед будущим. Однажды мне придется все открыть этой женщине – и правда разобьет ее сердце. Эта мысль ужасала меня, и моя уверенность таяла на глазах. Возможно, мне следовало во всем сознаться – сохранить хоть каплю чести.

Но нет…

Я не могла. Я сделала свой выбор, когда надела на палец обручальное