Королева нежно положила ему руку на плечо.

— Ты не пойдёшь на поле битвы, Мария? — сказал он.

— Нет.

Борнемиса с чувством поцеловал её руку.

— А ты? — робко спросила она.

Он молчал.

— Ты хочешь умереть? — с ужасом проговорила Мария.

Он не ответил.

Тогда Мария молча подошла к столу и, взяв лежавший на нём шарф, мягко промолвила:

— Он был предназначен для короля в то время, когда я ещё любила его. Возьми его! — И, повязав Борнемису шарф через плечо, она поцеловала его в лоб; затем позвонила. — Я ожидаю короля, — сказала она вошедшему на звонок Цетрику, — пошли за палатином, кардиналом и другими членами совета. Я хочу сейчас же видеть Гавриила Перена, потом мне надо поговорить с тобой. Скорей!

Через несколько минут вошёл Перен.

— Как велика наша армия, находящаяся здесь? — спросила Мария.

— Кроме королевских полков, имеется около тысячи двухсот всадников, — ответил Перен.

— Считая богемцев?

— Да. Потом две тысячи пятьсот человек, которых набрал Бурджио на моравской границе.

— Какая громадная армия! — с насмешкой проговорила Мария. — Отдайте всем приказ готовиться к выступлению. Через час мы отправимся.

Перен молча поклонился.

— Борнемиса, — продолжала королева, — у ворот находится несколько сот крестьян, которых собрал кровавый меч; я передаю тебе начальство над ними. — Она села за стол и, написав приказ, передала его Борнемисе. — Веди их в Тольну и собирай по дороге всех, кого можно, хотя я уверена, что всё напрасно. Прощай!..

— Прощай!

Борнемиса быстро вышел, королева закрыла лицо руками и стояла так, пока не вошёл Цетрик.

— Прикажи седлать лошадей, через час мы выезжаем из Офена! — сказала ему Мария.

Тут вошёл король в сопровождении барона Бурджио, палатина Батория, Турцо, Петра Перена, графа Шлика и многих других магнатов.

— Что скажете? — спросил Людовик, целуя руку своей супруге.

— Очень немного, — ответила королева, — султан осадил Петервардейн. Без подкрепления крепость должна будет сдаться; нам нельзя терять время, если мы не хотим, чтобы неприятель подошёл к Офену. Я беру на себя начальство над армией, находящейся здесь, и выступаю против турок. Кто хочет отправиться со мной, должен скорей собираться, потому что я выезжаю через час.

— Это отчаянный шаг! — воскликнул Баторий.

— Что же нам остаётся делать? — ответила королева. — Народ покинул нас, дворяне желают выступить только тогда, когда двинется король. Кто дорожит жизнью, пусть остаётся дома. Мы развёртываем знамя государства: у кого ещё осталась хоть искра чести, последует за ним.

— Мы все! — воскликнул палатин, и магнаты присоединились к нему.

— Мы все, — повторил король, — кроме тебя.

— Кроме меня? Почему же это? — воскликнула Мария.

— Позор, если мы допустим, чтобы женщина шла на верную смерть.

— Ты не должна делать этого, — подхватил палатин, — мы будем думать только о твоей безопасности, вместо того, чтобы храбро бороться и умереть геройской смертью.

Королева закрыла лицо руками.

— Господь будет судить нас за наши грехи, — торжественно проговорил Людовик, — я провёл свою жизнь не как порядочный человек, зато хочу умереть им.

Людовик опустился на колени. Мария благословила его.

— Я должна остаться, — проговорила она, — да хранит тебя Бог!

— Вперёд! — воскликнул король, поднимаясь. — За Венгрию и за Христа!

Час спустя двор замка был полон магнатами, лошадьми, гусарами и гайдуками. Перед замком выстроились королевские полки и пехота.

Наступил вечер, взошла луна, ярко освещая панцири и пики солдат.

Король медленно спустился с лестницы, за ним следовали палатин и Бурджио. Цетрик подвёл лошадь, Людовик с тяжёлым вздохом вскочил в седло, бросив тоскливый взгляд на окна Марии.

В эту минуту она сама вышла на двор в блестящей кольчуге и с маленьким шлемом на голове; за поясом у неё был небольшой меч.

Увидев Марию, магнаты вынули сабли из ножен и приветствовали её громкими криками:

— Да здравствует королева!

Людовик соскочил с лошади и поспешил к ней.

— Ты всё-таки едешь? — с упрёком проговорил он.

— Только до Цепля, там я распрощаюсь с вами, — возразила королева.

— За это мы все благодарим тебя! — сказал Людовик.

Королева поехала рядом с супругом, за ней следовали Иола, Эрзабет, Цетрик и блестящая свита магнатов.

Король, обернувшись к старому замку, прошептал:

— Я больше никогда не увижу тебя!

Войска выстроились, раздался барабанный бой, колонны двинулись; по улицам стоял народ; развевались знамёна, весело звучала музыка, однако король ехал опустив голову и был страшно бледен. На острове Цепль королева попрощалась. Она нежно обняла супруга и поцеловала его. Людовик пришпорил лошадь и не оглядываясь помчался вперёд.

— Прощай, Цетрик, — сказала Эрзабет, — я люблю тебя; если ты вернёшься, то я буду твоей женой, если же не сулит этого Бог — пойду в монастырь.

Скоро облако пыли скрыло всадников из глаз. Королева в сопровождении своих дам, Турцо и епископа Весприна поехала обратно; никто не говорил ни слова. Иола молча плакала.

Король несколько дней ожидал подкрепления в Эрде, наконец к нему присоединился Андрей Баторий со своими людьми. Никто больше не явился.

В Пентеле Людовик нашёл вестника от Заполии, доложившего, что воевода не знает, что делать, получая приказы, противоречащие один другому, и просит определённых указаний. Король послал ему приказ идти день и ночь, чтобы нагнать его.

Не успел гонец уехать, как к королю подлетел венгерский дворянин, весь в пыли, и, запыхавшись, проговорил:

— Петервардейн взят турками. Гарнизон мужественно защищался в течение двенадцати дней.

Людовик тотчас же разослал вестников во все стороны: к венгерскому дворянству, богемским вспомогательным отрядам и эрцгерцогу Фердинанду.

Второй гонец к вечеру принёс известие, что султан двинулся к Эссегу.

Король направился в Тольну, где его ожидали папские солдаты и несколько тысяч венгерцев.

Графы Шлик прибыли с богемцами в Вену, где получили известие от Людовика, что он вынужден дать сражение и просит их прибыть как можно скорей «ради Бога и христианства». Они поспешили к нему, приказав своим войскам следовать за ними.

В Тольне к королю присоединились тысяча двести человек пехоты и триста всадников во главе с Заполией, Ганнибал привёл тысячу триста папских солдат, поляк Лев Гноенский — полторы тысячи всадников, набранных Бурджио.

Людовик решил подождать дальнейших подкреплений и приказал палатину двинуться к