В спальне обнаруживаю распятую ножами на стене окровавленную мать Эда, рот женщины заклеен, ее тело — фарш, но работал профи, который знает, как резать, чтобы не убить. Окидываю взглядом комнату, и программа выделяет красным приоткрытый ящик комода, куда тянется леска от ножа, торчащего из левой ладони женщины.

Как только я выну нож, сработает детонатор. Рассчитано, что вернется Эд и сломя голову бросится ее вызволять. Увидев меня, женщина начинает метаться, но вскидываю руку и говорю:

— Тихо, я вижу бомбу. Все будет хорошо.

Судорожно вздохнув, она теряет сознание, обмякает, а я осматриваю комод, открываю ящик и, воспользовавшись подсказкой программы, обезвреживаю механизм.

Ты предотвратил преступление!

Осталось предотвратить 367 правонарушений.

По имеющемуся в квартире телефону вызываю медиков и полицейских, переворачиваю комнату вверх дном, нахожу сперва пистолет и патроны, забираю его, затем — аптечку, и только потом снимаю женщину со стены и начинаю обрабатывать наиболее опасные раны.

Первыми в квартиру врываются два медика, пока один расспрашивает меня, в чем дело, второй подключает мать Эда к диагностическому аппарату и одновременно делает инъекцию.

— Обезболивающее. Успокоительное, — комментирует он свои действия, поглядывая на экран прибора и обращаясь к напарнику. — Массивная кровопотеря. Готовь капельницу!

Напарник бросается к распахнутому чемодану с медикаментами, и тут в квартиру входят коллеги из внешнего патруля, а сразу за ними — следаки, восемь человек, и в квартире становится тесновато. Есть риск зависнуть с ними надолго. Вот уж выспался!

Радует, что во время нападения Эда не оказалось дома. Пока медики грузят женщину на носилки, я в окружении полицейских рассказываю о ночном штурме питомника, предполагаю, что произошедшее — месть преступной группировки. Меня слушают трое, причем один симпатизирует, остальные равнодушны, четвертый фотографирует, поглядывая искоса. У этого ко мне интерес. Остальные разошлись по комнатам.

Как только они заканчивают, появляются репортеры криминальных сводок, опрашивают меня, я по второму кругу рассказываю, и один из равнодушных полицейских говорит:

— Вообще история с питомником мутная. Внутреннее расследование показало, что наши диспетчеры никого не вызывали. Кто-то взломал систему и сымитировал вызов.

— Отследили его? — интересуюсь я.

— Нет. Чисто сработали. Между нами говоря, молодец этот неизвестный, — он кивает на эмблему на стене. — Совсем страх потеряли!

— А чья это эмблема?

Все четверо, включая фотографа, замирают и таращатся на меня, как на слабоумного. Проясняю ситуацию:

— Я недавно приехал в Новый Карфаген.

— Вали отсюда, мужик, — советует фотограф. — Это ж ты возглавил штурм питомника? Если останешься, хана тебе. Братство топора тебя рано или поздно достанет. У них везде люди, и среди наших, и повыше. Круговая порука, все такое.

— Да уже пытались, — говорю я и обещаю прийти в участок завтра в восемь для дачи показаний.

Прежде, чем покинуть место преступления, прошу полицейских найти и предупредить Эда, чтоб он затаился. Уходя, думаю о том, что уже не мыслю жизни без программы, она здорово облегчает понимание того, что происходит. Взять хотя бы этих полицейских: мне показали, что они либо симпатизируют мне, либо не настроены враждебно. Я вижу, кому можно доверять, а кого лучше избегать — при том, что только начинаю прокачиваться.

Но даже она не спасет, если мощная преступная организация объявит на меня охоту. Если не получится подняться на четвертый уровень, из Карфагена нужно будет уезжать.

Перед интервью захожу в первое попавшееся кафе, потому что желудок прилип к позвоночнику. Сажусь за столик в углу лицом к двери и висящему над ней экрану, где радостная дикторша рассказывает о бунтах в Карталонии. Всего тут восемь столиков, шесть человек, все ко мне равнодушны. Заказываю кашу с синтетическим мясом и только склоняюсь над тарелкой, как кадры с бушующей толпой и горящими фаерами обрываются, и дикторша продолжает:

— Уже много лет подряд на втором и третьем уровнях без вести пропадают подростки. Тайну их исчезновений раскрыли полицейские внешнего патруля. Сегодня в полночь состоялся штурм питомника, расположенного в горах, в пятнадцати километрах от Нового Карфагена, где злоумышленники удерживали детей, приговоренных стать донорами. За похищениями стояла известная медицинская фирма «Бонус-Эс». Директор компании на данный момент скрывается… — Она смотрит куда-то вбок, кивает и продолжает: — Только что поступили сведения, что он покончил жизнь самоубийством. Соучредители отказываются от комментариев.

Дикторшу сменяют кадры штурма, заснятые дроном Мариам — тогда на месте еще не было других журналистов. В свете прожекторов к главным входам зданий бегут вооруженные люди в черном.

Окидываю взглядом кафе: все его посетители бросили есть и вперились в экран, даже сотрудники столпились за стойкой.

Следующие кадры — работники, согнанные к забору, на одних лицах — удивление, на других — мрачная обреченность.

Следующий кадр — мальчик на носилках, щурящийся от вспышек фотоаппаратов, за ним бегут журналисты, а медики их отталкивают. Мелькает лицо Эда и растворяется в темноте.

Затем — просторная бежевая комната. Льется умиротворяющая музыка. Крупным планом — куклы, усаженные на столе, раскрытый альбом, где неумелой детской рукой нарисованы пики скал и озеро. Камера медленно поворачивается, выхватывает одну кровать, затем вторую, где сидят две девочки лет десяти, обе в одинаковых зеленых платьях. Рыженькая качает ногой, ее подбородок вздернут. Темноволосая сутулится, обхватив себя руками, и смотрит в пол.

Мариам садится перед ними на корточки, разворачивается к камере.

— Как вас зовут?

Рыженькая с готовностью отвечает:

— Меня Эмили, а ее — Мика.

— Расскажи, как вы тут живете. Вам нравится?

Девочка кивает:

— Очень! Мы много играем, загораем и купаемся в озере. И кормят вкусно.

— А где живут взрослые дети?

Рыженькая снисходительно улыбается и смотрит на Мариам, как на дуру.

— Их переводят в другой интернат. Совсем взрослые улетают в город. Мы очень готовимся, когда узнаем, что нас собираются переводить. У нас берут анализы, потому что больные в город не попадают. И непослушные. Потом прилетает флаер, и их забирают. Говорят, там еще лучше, чем у нас.

Мариам поднимается.

— Спасибо, Эмили.

За кадром звучит тоненький голос второй девочки:

— Почему эти люди на нас напали, они ведь уйдут?

Мариам перемещается в операционную, камера останавливается на инструментах, и журналистка объясняет, что и зачем ими вскрывают. Заканчивается репортаж печью крематория. Будничным голосом она говорит за кадром: «Вот тот самый город, куда попадают эти дети, когда вырастают. Смотрите сегодня в полдень репортаж с Леонардом Тальпаллисом — человеком, возглавившим штурм питомника».

Телевизор выключается, и из-за стойки выкатывается усатый одышливый хозяин, щелкает пультом, врубает музыку. На миг замершие гости приступают к еде, но чувствуется напряжение, повисшее в воздухе.

Мариам выполнила обещание, теперь мне нужно выполнить свое

Глава 22

В осаде

Рэй подозревает, что по чипу запросто отследить человека. Но сомневается, что такой уровень доступа есть у моих врагов с третьего уровня. И все-таки просит меня к нему не соваться, чтобы не палить контору. Я же уверен, что пока еще не перешел дорогу столь влиятельным персонам, и единственное кому интересен — Братству топора, а они меня через чип не отследят. Значит, я в безопасности, пока не засветился.

Потому надеваю силиконовую маску, меняю одежду и кружу по второму уровню. К себе в общежитие идти опасно, давать показания на службе тем более опасно.

Примерно каждый час я захожу в кафе, где есть телевизор, и заказываю себе чай. Слушаю новости и, кажется, начинаю понимать, что значит «цепная реакция» — что-то типа общественного резонанса. Мои слова нашли отклик в душах сотен тысяч людей, и их количество растет.

Каждые два часа зависаю в Интернет-кафе, проверяю почту. Общественность бурлит, мое имя склоняют по-всякому. А я со все более нарастающей тревогой отмечаю, что рекрутеры из ток-шоу не отвечают. И понимаю тех, кто желает покончить с ожиданием и надоедает им письмами с уточнениями.

О том, что будет, если меня не возьмут на Полигон, стараюсь не думать. Я все поставил на это шоу. Тогда все мои планы рухнут, и останется разве что бежать в Карталонию, возглавлять там повстанческое движение, а это более тернистый путь, чем тот, который я наметил.

Отправляю на официальную почту внешнего патруля письмо, что-де давать