Шрифт:
Закладка:
Но вернемся к эпохе Гражданской войны. В декабре 1919 года, когда стало ясно, что падение Колчака — дело ближайших недель, министр финансов колчаковского правительства Павел Бурышкин (впоследствии автор известных воспоминаний «Москва купеческая») дал телеграмму российским финансовым агентам о перечислении государственных денег на их личные счета. Смысл этого был понятен: если бы правительство пало, его счета могли быть арестованы и, что постоянно мерещилось белым финансистам, деньги, в случае признания большевистского правительства, могли быть переданы ему. Доверенными лицами Бурышкин избрал финансовых агентов: в Англии — Конрада фон Замена, бывшего директора Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов, в США — Сергея Угета и в Японии — Карла Миллера. После крушения Колчака финансисты Белого дела обслуживали нужды Деникина, а затем Врангеля.
После падения Врангеля и эвакуации его армии из Крыма в ноябре 1920 года «власть» в свои руки взяли российские послы, назначенные или переутвержденные еще Временным правительством и по-прежнему признававшиеся правительствами стран их пребывания. Они организовали в Париже Совет российских послов под председательством старейшины русского дипломатического корпуса М. Н. Гирса. При Совете послов был образован Финансовый совет для распределения казенных средств под председательством того же Гирса. В состав Финансового совета входили российский посол в Париже В. А. Маклаков, бывший премьер-министр Временного правительства и глава воссозданного за границей Земского союза князь Г. Е. Львов, бывший министр финансов Временного правительства, а затем правительств Деникина и Врангеля профессор политэкономии М. В. Бернацкий; российские послы в США Б. А. Бахметев и в Японии В. Н. Крупенский, а также дипломатический представитель в Великобритании Е. В. Саблин являлись членами совета во время их пребывания во Франции.
Сколько же денег оказалось на счетах финансовых агентов? В мае 1922 года советская делегация на конференции в Генуе распространила меморандум по вопросу о долгах и указала сумму своих контрпретензий к союзникам. В том числе были названы суммы, находившиеся на счетах финансовых агентов. В том числе 22,5 млн долл. у Угета в Нью-Йорке, 606 644 ф. ст. у Замена в Лондоне, свыше 6,5 млн иен, 170 тыс. долл. и 25 тыс. ф. ст. у Миллера в Токио и др. С тех пор эти цифры неоднократно повторялись в «кладоискательской» литературе. Повторяются и сейчас. Однако даже в момент их обнародования было ясно, что большей части этих денег на счетах агентов уже нет. Советская делегация основывалась на материалах колчаковского Министерства финансов, захваченного Красной армией. Последние сведения там относились в лучшем случае к июлю 1920 года. А с тех пор утекло немало воды. И денег.
Чтобы рассказать обо всем, потребовалась бы целая книга; остановлюсь опять-таки только на Англии и на судьбе последней части российского золота. В начале 1921 года освободилась партия золота, депонированная колчаковским правительством в Гонконг-Шанхайском банке в августе 1919 года в качестве гарантии платы за винтовки фирме «Ремингтон». Весной 1921 года золото, двумя партиями, было продано финансовым агентом в США Угетом, в непосредственном распоряжении которого оно находилось, японскому Иокогама Спесие банк.
Вес чистого золота первой партии слитков составил 12 131 унцию; за нее было выручено 503 101 иена, что равнялось 244 633 долл. Вторая партия слитков «потянула» на 12 102 унции; за нее получили 501 874 иены, или 244 036 долл. Я привел все расчеты столь подробно, поскольку эта продажа, не столь крупная по сравнению с другими операциями по продажам и залогу золота, проведенными российскими финансовыми представителями за рубежом, имела особое значение.
Ибо на этот раз была продана последняя часть золотого запаса России, оказавшаяся некогда в распоряжении Колчака и его «наследников». Так завершилась история «колчаковского золота», если оперировать физическими понятиями и говорить, в данном случае, о золотых слитках. Деньги же, вырученные от продажи, имели свою, и неожиданно довольно долгую, судьбу.
По-видимому, именно продажа последней части золота навела посла в США Б. А. Бахметева и его ближайшего сотрудника Угета на мысль о необходимости сохранить вырученные средства для будущего антибольшевистского правительства. Тем более что в конце 1920-го — начале 1921 года средства на счетах российских представителей за границей таяли стремительно, в основном направляясь на содержание и обустройство армии Врангеля и гражданских беженцев.
В конце апреля 1921 года Бахметев обратился с «совершенно личным» письмом к М. Н. Гирсу, в котором писал:
Последние дни я все беспокоился мыслью об обеспечении необходимыми денежными средствами русского национального движения, с тем, чтобы эти средства могли быть использованы для патриотических целей, независимо от положения нашего представительства в той или другой стране. Валюты осталось страшно мало, нужды беженцев огромны, мы живем все время под психологическим давлением отпускать все что возможно на хоть незначительное облегчение страданий; между тем, возможно, что впереди — еще многие месяцы, если не годы, до тех пор пока какая-либо русская национальная власть сможет получить какие-то средства на свои заграничные расходы. Мне кажется что поэтому совершенно целесообразным является наперед выделить в какой-то особый национальный фонд известные суммы, забронировав их, с одной стороны, от изменений в положении нашего представительства, с другой стороны — от расходования на какие-либо иные цели.
Бахметев изложил председателю Совета послов план действий, предложенный Угетом, а именно: образовать особый Национальный фонд из средств, выделенных тремя главными финансовыми центрами эмиграции — Европой, Америкой и Японией (имелись в виду, разумеется, распорядители российских средств в этих странах).
Практически одновременно и независимо от возникновения идеи о создании Национального фонда эмигрантскими финансистами начал дебатироваться вопрос о способах хранения (точнее, сокрытия) государственных средств. Во-первых, правительства стран — кредиторов России вполне могли, если бы очень захотели, конфисковать государственные средства в порядке компенсации за долги. Во-вторых, подписание англо-советского торгового договора 16 марта 1921 года, как казалось, создало реальную угрозу передачи казенных средств Советам — ведь теперь большевистское правительство фактически признавалось британским. Эти обстоятельства послужили побудительным мотивом поисков новых способов хранения денег. Отмечу, что опасения относительно намерений британского правительства были сильно преувеличены, однако для нас важно то, что они разделялись большинством дипломатов и финансовых агентов.
Держатели российских средств в Европе рассмотрели и отвергли два возможных варианта хранения: 1) на счетах частных лиц — поскольку в случае судебного преследования было бы невозможно объяснить происхождение денег; 2) в банковском сейфе наличными или в краткосрочных бонах — однако боны, опять-таки, надо было регистрировать, а местоположение сейфа могли обнаружить большевистские агенты. Во Франции вдобавок существовала угроза секвестра российских средств правительством в порядке компенсации за содержание армии Врангеля.
