культура сплошь была церковной. Это заблуждение. Не было в ХХ веке более выдающегося историка, чем академик Борис Александрович Рыбаков. Он был нашим старшим современником… Многие его исследования проливают свет на прошлое славянской письменности. Приведём небольшую цитату:

«Существует укоренившееся мнение, что церковь была монополистом в деле создания и распространения книг; мнение это усиленно поддерживалось самими церковниками. Верно здесь лишь то, что монастыри и епископские или митрополичьи дворы были организаторами и цензорами книжного списания, выступая нередко в роли посредников между заказчиком и писцом, но выполнителями зачастую оказывались не монахи, а люди, не имевшие никакого отношения к церкви. Мы произвели подсчёт писцов в зависимости от их положения.

Для домонгольской эпохи результат был таков: половина книжных писцов оказалась мирянами; для 14–15 вв. подсчёты дали следующие результаты: митрополитов — 1; дьяконов — 8; монахов — 28; дьяков — 19; попов — 10; «рабов божьих» — 35; поповичей — 4; паробков — 5. Всего по нашему подсчёту 63 мирянина и 47 церковников, т. е. 57 % ремесленников-писцов не принадлежало к церковным организациям. Основные формы в изучаемую эпоху были те же, что и в домонгольскую: работа на заказ и работа на рынок».

Письменность вошла в древнерусский быт. И берестяные грамоты стали самым важным свидетельством высокой культуры наших древних предков. Это бесспорно. Бесспорно и то, что находят их, главным образом, в Новгородской и Псковской земле и в Смоленске, а кроме того — в Твери, Витебске, Старой Рязани, Вологде, в Звенигороде Галицком и Москве. То есть, там были очаги наиболее утончённой книжной и письменной культуры. Берестяные грамоты написаны в кириллической традиции. С тех пор, как в Новгороде была найдена первая берестяная грамота, историки собрали целую библиотеку текстов на березовой коре, рассказавших много нового о жизни.

Берестяная грамота

Дело было так. 26 июля 1951 года, участники Новгородской археологической экспедиции трудились на новом Неревском раскопе, что в самом центре города, к северу от кремля. Слой за слоем они поднимали мостовые древней Холопьей улицы, надеясь отыскать что-нибудь под почерневшими торцами. Трудилась там и 30‑летняя работница Новгородского мебельного комбината Нина Акулова, решившая подработать на раскопках. Она-то и углядела в щели между бревнами туго свернутый кусочек бересты и собралась уже отбросить его в сторону как ненужный мусор, но из любопытства развернула.

На грязной коре были процарапаны буквы, и Нина на всякий случай позвала начальника участка Гайду Авдусину. Увидев находку, та потеряла дар речи, а опомнившись, побежала за начальником экспедиции — профессором Арциховским. Артемий Владимирович тоже не мог сначала выговорить ни слова, а потом не своим голосом закричал: «Премия — тысяча рублей! Я этой находки ждал 20 лет!». Арциховский в самом деле искал бересту с письменами еще с 1932 года, когда только возглавил раскопки в Новгороде. Его вдохновляли данные источников: к примеру, в XII веке монах новгородского Антониева монастыря, средневековый ученый и религиозный мыслитель Кирик Новгородец сообщал, что горожане бросают исписанные грамоты на землю и ходят по ним, и предавался размышлениям, не грех ли это. Выбрасывать дорогой пергамент или редчайшую тогда бумагу никто бы не стал, значит, речь, скорее всего, шла о бересте — дешевой и доступной всем. Много позже, в конце XIX века, новгородский любитель старины, выдающийся краевед Василий Передольский нашел несколько таких грамот и показывал их всем желающим в своем домашнем музее. Но тогда наука не оценила эти находки: при разборе коллекции после смерти собирателя грамоты попросту выкинули. Участники первых археологических экспедиций в Новгороде свернутые кусочки бересты считали поплавками, а писала — заостренные палочки, которыми процарапывались буквы, — чем-то вроде сапожного шила.

Арциховский думал иначе: с его точки зрения, во времена Древней Руси береста была обычным материалом для письма. Обычным, но весьма хрупким: лишь в болотистой новгородской почве он мог сохраниться на протяжении столетий. Правда, и здесь полоски коры скручивались так, что развернуть их без повреждений было очень сложно. Помог реставратор экспедиции Алексей Кирьянов, который промыл найденную Акуловой грамоту теплой водой с содой, а потом зажал между двумя стеклами.

В таком виде ее повезли в Москву в Академию наук Михаилу Тихомирову, специалисту по древнерусской письменности. Он установил, что текст, написанный в конце XIV века, содержит список податей, которые крестьяне платили трем землевладельцам: Фоме, Иеву и Тимофею. Арциховский был уверен, что найдутся и другие грамоты, и не ошибся. До конца сезона на Неревском раскопе их отыскали еще восемь: оброчную ведомость, переписку купцов о поставках пива, жалобу женщины по имени Гостята, которую прогнал муж… Десятым номером стала берестяная солонка, на ободке которой прочитывалась загадка:

«Есть град между небом и землей, а к нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписаную». Над отгадкой пришлось побиться: видимо, речь здесь идет о Ноевом ковчеге, куда голубь принес масличную ветвь — знак окончания потопа.

Выдвигались предположения, что Новгород — это только начало, вот-вот берестяные грамоты отыщутся и в других городах. Действительно, уже в 1952 году экспедицией Даниила Авдусина (мужа Гайды Авдусиной и тоже ученика Арциховского) такая грамота была обнаружена на Гнёздовском городище под Смоленском. Позже берестяные свитки находили в Пскове, Твери, Москве, Старой Рязани, а также в Старой Руссе, Торжке и Вологде, подчинявшихся некогда Новгороду. В конце 1980‑х отыскали их и далеко на юге — на раскопках летописного Звенигорода близ Львова. И… все. Из 1185 найденных берестяных грамот 1081 — новгородского происхождения. Конечно, в другой почве береста сохранялась хуже, но это не объясняет почти полного отсутствия грамот в иных землях. Скорее уж дело в непохожести богатого и своевольного Новгорода на прочие русские города. С XI по XV век он жил независимо от великокняжеской власти, и как раз этим периодом датируются все дошедшие до нас грамоты.

Весьма примечательны в связи с этим записи самого, пожалуй, знаменитого автора берестяных грамот — мальчика по имени Онфим предположительно шести-семи лет. В 1956 году на том же Неревском раскопе была найдена целая россыпь грамоток, потерянных или выброшенных им.

Здесь школьные прописи, переписанные отрывки из церковных книг и многочисленные рисунки, которыми Онфим украшал «поля» своей берестяной «тетрадки». Наибольшую известность получило трогательное изображение им бравого всадника, поражающего врага: наверное, мальчик мечтал стать таким же. А на донце берестяного туеска, которое, видимо, дали ему для упражнений в письме, он нарисовал странного