Долго.

Хотя вот, вроде, пришли. Длинный коридор, темный, с колоннами. А в конце коридора хрустальная дверь.

Иду осторожно по ковровой дорожке. В одной руке сжимаю графский нож, в другой – маленький ключик.

Между колоннами колышутся суставчатые тени. Там кощеевы жены гнездо свили. Провожают меня взглядами своих многих бусинок-глаз. Жвалами в темноте клацают, но меня пропускают.

Темно, только из-за мутной хрустальной двери вытекает мерцающий свет. И какое-то похотливое напряжение в позах замерших пауков.

Вставил ключик, провернул, – двери вздрогнули и отворились мне навстречу.

В круглом зале, в который я вошел, стоит огромная кровать с балдахином. Свет мутный, золотистый. На потолке разрисовано маслянистое звездное небо, будто бы даже мерцающее собственным светом.

На кровати лежит девушка. Я могу угадать обвод бедра под простынями. Шоколадные простыми, – меня передернуло.

Подхожу ближе. Она не замечает меня. Или спит. Невыносимо хочется проникнуть сквозь прорези балдахина и поцеловать девушку. Ее живот, бедра, самые кончики пальцев ног.

И пауки, кажется, с любопытством заглядывают в хрустальный проем, и вожделенно таращатся.

Ну и пусть таращатся. Даже оборачиваться на них не буду. Заберу Татьяну и уйдем отсюда.

Присаживаюсь на кровать. Кладу руку на ее бедро. Но ближе к колену, чтобы не обидеть ее. Но от шоколадных простыней даже противно как-то, гадко. Меня снова передернуло и зацепило тоскливым саднящим чувством. Не забуду эту дрянь тебе, Государь. То Дубровский со своей Машенькой, то ты теперь. И после этого кто-то пытается убедить меня любить негров?

Волосы у нее рыжие, расплескались по шелковой подушке. Сонно поворачивается ко мне, потягивается. Краешек простыни соскакивает с соска, и он тут же снова стыдливо прячется в складки.

Таня трет глаза тыльной стороной ладони, зевает. Ее глаза густо подведены, ресницы расчесаны, а волосы краснее света на лестнице. Но это точно Татьяна – не спутаю.

Смотрит на меня, узнает, зевает и говорит удивленно так:

– Ты еще здесь?

– Пойдем, – говорю. – Надо скорее уходить, пока на Государя блажь нашла.

– Поздно, Сашенька, – говорит. – Куда мы теперь пойдем?

Вопрос меня поставил в тупик.

– Туда. Отсюда. Тебя же похитили.

– Зачем мне туда? Что там будет такого интересного?

– Граф собирается выпускать Русский Дух. Он тебя искал.

– Сам неплохо справится, – отвечает. – Чем я ему помогу там? Это вы должны были помочь ему, Александр Сергеевич. Я ведь вас просила.

– Да помогу я ему! – злюсь, что она время тянет. – Пойдем, там красиво будет.

– Я же просила вас только чуть-чуть отвлечься от своего гниения и написать один красивый стишок. Для меня. А тебе и это было сложно. Что ж теперь красивого ты мне предложишь?

– Не помню, чтобы тебе прям позарез мои стихи нужны были. Последний раз ты просто свалила через границу, свалив на меня какую-то левую ответственность. Вот об этом я тебя точно не просил.

– Ответственности не хочешь, только все хочешь показать, какой ты слоооооооожный, – она по-кошачьи перевернулась на спину и смотрит на меня лукаво.

– А ты не обнаглела, девочка? Я тебя спасать пришел. Мог бы не приходить.

– Мог бы. Но пришел. Чтобы показать, как слоооооожно у тебя все, – коротко смеется.

– Я просто верю, что у всех так, – говорю, и, кажется, так и есть, – Просто сказать об этом человечек не всегда может. А тут раз – и узнает, что не у него одного так, а даже у всяких негров тоже так. Ты же это прекрасно понимаешь!

– Это все гордынюшка, Сашенька, – поджала ноги и потянулась ко мне, коротко обняла и поточила цепкие когти о кожу плаща. – Ничего ты не понял, что я тебе там на набережной показать хотела. Ни-че-го. Как ты мне покажешь что-то красивое, если сам ничего красивого так и не нашел? А ведь много времени прошло. Долго я ждала. И ни-че-го. Все перед зеркалом красуешься.

– Не умничай, будь другом. Сама мне затирала про узор, который не для меня. И вообще, вот со мной пташка, это ее забота, и раз она еще тут, значит, видела что-то красивое.

– Это пустое, пустое умствование все, Сашенька, – с томным пластиковым сожалением говорит. – Причудливо, но скучно. Если эта пташка несчастная еще не сбежала, то только из большой любви. Или из тщеславия, чтобы не думать о себе, что не поняла чего-то важного, сложного. Только чтобы умаслить в себе цветочек особенности. А ведь на деле – пусто тут. Вроде рассказать что-то хочешь, а сам не знаешь, что. Болтун ты просто, и никто больше, Сашенька.

– Я не знаю, чего вы все хотите, – говорю. – И что для тебя красиво – тоже не знаю.

– Что красииииво?

Она прикусила свой палец и задумалась. Ну вот игра в «Ангела» – это красиво.

– В «Ангела»? – что-то смутно знакомое, но подробности ускользают.

– Это забава испорченных девок, – рассказывает и хитро улыбается. – Надеваешь чулки за тысячу долларов, обязательно белые. Белое кружевное белье, чем шикарнее – тем лучше. Шубку накидываешь и идешь на каблуках в какие-нибудь захолустья на окраинах. Митево, Любавы – самое расхожее. Там пятиэтажки хрущевские, двухэтажки кирпичные еще кое-где остались. Ходишь по подъездам, находишь пьяницу, который уже наклюкался, но еще в сознании. Это обязательно ночь должна быть. Когда пьяницы уже устроились на ночлег. Находишь одного. Хотя есть любители сразу двоих благословить. Но это рисково. В общем, находишь такого, будишь его, если спит – это вообще идеально. Или просто подходишь к нему, как к знакомому, обнимаешь, улыбаешься ему, спрашиваешь, как зовут. Комплименты ему говоришь. Игриво так пристаешь к нему. Если он начинает агрессивно себя вести, шокером его в шею бьешь и уходишь спокойно. А напоследок говоришь, что ты была его ангелом, которого к нему послали, но он все проебал.

А если послушный, хорошо себя ведет, ласковый, пусть и грязный, и пованивает, но добрый – ты к нему ласкаешься, целуешь его, шубку перед ним снимаешь, сосешь – по желанию, потом трахаешься с ним – ну, с резинкой, разумеется: фанатизм ни к чему. Спрашиваешь у него, что ему нравится, все старательно выполняешь. И в процессе, главное, шепчешь ему, что ты ангел, и что тебя послали к нему на один час, потому что он всегда был хорошим человеком. И что если он дальше обещает стараться быть лучше, тебя еще к нему пошлют. И уходишь, пока он до конца не оклемался.

Можно ничего не говорить – это вариация «Загадочный ангел». В любом случае до чего-то