Нашептывал Менков, и Тимур почувствовал прилив благодарности к этому кряжистому парню с добродушным лицом.

— Тебя как звать-то?

— Дмитрием. Можно и просто Димкой.

— Спасибо, Дима, за теплое слово. Я и не сомневаюсь в машине.

Когда самолеты замерли на предварительном старте, к Тимуру подошел Кулаков и сказал только три слова:

— Вы мой ведомый.

— Понял.

Перед посадкой в самолет Иван Шутов предупредил:

— Будь внимателен: Кулаков постарается оторваться и зайти твоему «яку» в хвост — конек его! Не отставай, повторяй все его маневры. Замешкаешься — проиграешь.

— Все ясно, Иван. И будь уверен, сегодня — именно сегодня! — я постараюсь быть, как никогда, бдительным и по дать ему зайти в хвост… — Вспомнив качинский эпизод в зоне, улыбнулся: — Один черноморский ас однажды попытался попугать меня — на бреющем уполз восвояси… — И оборвал себя: «Расхвастался! Смотри, чтоб тебя не посадили на брюхо…»

Стартер отмахнул флажками сначала ведущему — истребитель стремительно взлетел в мглистое небо, а через двадцать секунд ведомому.

Тимур начал выводить обороты до взлетных. «Як» знакомо вибрировал, как бы выражая нетерпение, и начал разбег. Второй бело-голубой красавец устремился вперед и, быстро набрав высоту, пошел по кругу, пристраиваясь к лидеру.

Внизу собравшиеся, запрокинув головы, выжидательно наблюдали за первым полетом Тимура Фрунзе над аэродромом, изредка роняя, как им, наверно, казаке», глубокомысленные реплики:

— Ретиво взлетел.

— Старается!

— Они что — так и будут носиться по кругу?

— Кулаков сейчас покажет ему свой «круг»! — пообещал старший сержант Шустов.

Не успел вспыхнуть смешок, как ведущий истребитель, истошно взревев, полез вверх и потащил за собой ведомого, словно тот был прочно-напрочно приторочен к нему незримыми путами.

— Что я говорил! Кулаков есть Кулаков! — возликовал Шустов.

Все примолкли и, затаив дыхание, продолжали наблюдать за вихревой метелью из двух больших снежинок.

Кулаков с горки, перевернув машину через крыло, устремился вниз, норовя уйти от своего ведомого, но не тут-то было. Тимур в точности повторил маневр комэска и снова оказался у него в хвосте. Иван Шутов в восторге хлопнул по спине механика комэска Шустова:

— Вот так, кедровые шишки! Смотри, старшой, как выписывает вензеля мой ведомый! Так держать, Тимур!

А там, наверху, продолжалась головокружительная карусель. Истребитель Кулакова срывался в пике и с диким ревом выходил из него, вытягивая, словно свою голубую тень, второй истребитель.

Пятнадцать минут не стихала имитация воздушного боя, и возгласы на земле были уже иные:

— Где он учился?

— Качинец.

— А, ясное дело! Оттуда почти все наши асы вылетели.

— Неужели комэск не оторвется?

— Комэск твой уже идет на посадку…

Тимур понял: экзамен выдержан. Хотелось вздохнуть, немного расслабиться, но он не мог сейчас этого сделать — всем своим существом слился с машиной и мчался следом за ведущим напрямую, где впереди на белом фоне глянцевито поблескивала укатанная полоса и темнели крохотные фигурки людей. Он отжал ручку от себя и начал привычно отсчитывать метры падающей высоты. Зрение охватило все пространство, и казалось, что не самолет снижается, а белая земля с каждым мгновением приближается, спешит ему навстречу. Теперь ручку надо постепенно выбрать на себя…

Отсчитан последний метр. Тимур еще раз мягонько-мягонько подтянул послушную ручку, и в следующее мгновение колеса коснулись бетонки и покатились, сухо шурша.

Кулаков спрыгнул с крыла, расстегнул ремешок шлемофона, сбросил на руки Шустова парашют и, заложив руки за спину, стал дожидаться Тимура. А тот, даже здесь, на земле, скопировал манеру прыжка комэска и, подбежав к нему, сияя глазами, вскинул руку:

— Лейтенант Фрунзе полет закончил. Разрешите получить замечания?

Все, кто наблюдал за «воздушным боем», остановились в отдалении, а к ним подошли только ближние — Дмитриев, Захаренков, Шутов.

— Как же без замечаний?! Будут замечания, — сказал Кулаков и, обернувшись, мельком оглядел подошедших. Тимур притушил прилив какой-то новой, неведомой еще ему радости. — Как же так, товарищ лейтенант? Нехорошо. Очень даже нехорошо.

— Что именно… нехорошо?

— Подрывать мой авторитет нехорошо.

«Он что — серьезно?» — пытливо вглядывался Тимур в неестественно озабоченное, с покрасневшим носом, лицо комэска.

— Гляньте туда, — махнул Кулаков на толпу. — Видите, сколько зевак собралось? А вы что делали? Вы, младший пилот, не дали возможности мне, своему командиру эскадрильи, зайти себе в хвост, чтобы я смог прижать вас к земле. — Провел по лицу рукой и — словно смазал всю свою озабоченность — расхохотался. — От души поздравляю: хорошо, красиво летаете! Рад иметь в своей эскадрилье летчика, подрывающего таким манером мой авторитет. — И с чувством стиснул ему руку.

Остаток дней до нового года Тимур несколько раз назначался на боевое дежурство и барражировал, охраняя авиагородок и аэродром полка.

А потом была ободряющая новогодняя речь Калинина, и год сорок первый отошел в историю…

Еще утро нового, 1942 года не наметилось ранним рассветом и восток был по-прежнему синевато-черен, а 161-й истребительный авиационный полк начал свою передислокацию. С аэродрома поднялся первый ТБ-3 и взял курс на север, увозя оперативную группу. Следом улетели другие тяжелые корабли с инженерно-техническим составом и средствами обеспечения: на новом месте надлежало подготовить и организовать прием основной боевой техники — истребителей.

В помещениях эскадрилий стало по-карантинному неуютно — стены опустели, койки стыдливо выставляли напоказ оголенные вдавленные сетки. Летчики, передав свои чемоданы в интендантский воздушный обоз, остались налегке и ожидали команды. Коротая время, подробно изучали карты с маршрутом на Крестцы, вычитывали в сводках Совинформбюро сообщения с Северо-Западного фронта, а перед самым отлетом написали коротенькие, скупые весточки на родину, домой, если, разумеется, родной порог не остался по ту сторону фронта.

Минул день, другой, и повезла неторопливая полевая почта во все свободные и недавно освобожденные города и веси такие необычные и такие уже привычные письма-треугольники, проштампованные черным по белому: «Проверено военной цензурой»…

И все же, как ни медлительна была полевая почта, несколько дней спустя, когда новый военный год с возросшим солдатским упорством зашагал по фронтовым большакам и партизанским тропам, она доставила все эти бумажные треугольники по ближним и дальним адресам.

Первую новогоднюю весточку от Тимура получила и Татьяна Фрунзе. Гордясь братом и все же по-женски тревожась за его судьбу, она торопливо развернула тетрадочный листок и прочла несколько строчек, написанных прежним — ровным и уверенным — почерком: «… Все идет отлично. До сих пор боевых вылетов не имел: не было самолета. Сейчас машину мне выдали. Летаю в небе Подмосковья. Но — видимо, ты об этом уже знаешь — не сегодня-завтра перемещаюсь на северо-запад…»

В тот же день точно такой же