места и развернулся к жене – он увидел, как Рацлава отшатнулась от скрипа его сапог. В ней, даже облаченной в вишнево-винный, не осталось ничего хитрого или потустороннего: женщина как женщина, усталая, вытирающая кровь с уголков губ.

– Ну же, – сказал Сармат ласково, наклоняясь к ней. – Чего боишься? Ты молодец.

Она рассеянно кивнула, не в силах больше держать лицо.

– Я позову марл, – пообещал Сармат, оправляя кафтан. – Они помогут тебе с порезами. Тебя знобит, дорогая? Если это из-за меня, то не тревожься, ничего я тебе не сделаю. Если из-за усталости – тем более пора отдыхать.

Он говорил живо и бойко. Пересек чертог, не касаясь Рацлавы – зачем стращать ее вольностями? И она это оценила. Рацлава оглянулась и пусто посмотрела туда, где затих его голос, – в пространство у самых дверей.

– До свидания, Сармат-змей.

– До свидания, душа моя, – не оборачиваясь, протянул он, прищелкнув уголком губ. – Может быть, еще встретимся.

Он толкнул двери и, насвистывая незатейливую песню, вышел в коридор.

Серебряная пряха V

От правого плеча до грудины шла трещина, пробитая Хьялмой в его панцире. Ярхо не испытывал ни гнева, ни страха, но сейчас не выдержал и выругался. Он изучал новые сколы на теле – пока ничто не мешало ему сражаться, но борозда, расщепившая доспех, была необычайно глубока.

Зацепил-таки, старый прохвост.

Еще пара таких нападений, и Хьялма оторвет ему руку или ногу. То, что поселилось внутри Ярхо, не было испугом, но… Впервые за долгое время он ощутил себя уязвимым. Хьялма может добраться до него. Хьялма может добраться до Сармата.

Хьялма может добраться до кого угодно, если пожелает.

Стояла ночь, и снаружи шатра стрекотали цикады. Одна из них, лупоглазая, с жилками на жестких крыльях, залетела внутрь. Прошмыгнула над землей и забилась у сгруженных заплечных мешков, в которых живые воины Ярхо хранили запасы. Ярхо уже собрался раздавить цикаду, чтобы не шумела, но пригляделся, когда та выползла из угла.

Ее выпученные круглые глазки были белыми.

– А, – обронил. – Опять ты.

Она являлась ему птицами: дрофой, перепелом, куропаткой. Однажды – даже соловьем. Ярхо немногое нравилось в этой жизни, но соловьиное пение, сопровождавшее пару рассветов, – почти понравилось. Жена Сармата была юрким степным ужиком, стрекозой, мышью. Теперь – цикадой.

Сначала она боялась попадаться ему на глаза. Затем осмелела. Рацлава была права: то, что она показывалась Ярхо, ничего не меняло. Летом он бы убил ее при любом раскладе, и они оба это знали. Поэтому Рацлава крутилась рядом так часто, что Ярхо привык – у него не находилось причин раздражаться. У Рацлавы же не оставалось причин быть осторожной.

Иногда Ярхо с ней говорил. Возможно, Ярхо даже хотелось говорить чуть больше, чем обычно: возвращение Хьялмы многое изменило. Старший брат нес за собой шлейф давних воспоминаний. Медленно, но верно раскачивались пластины, из которых вёльхи вылепили каменное сердце, и из тончайших щелей сочились остатки чувств: нечто, похожее на сожаление и боль; что-то, что раньше могло называться привязанностью.

Неприязнь к Рацлаве, которая тяжелела внутри, теперь напоминала принятие. Жена Сармата была тем, что сопровождало Ярхо с самого начала войны, так почему бы не позволить ей быть рядом?

Цикада наползла на его сапог. Ярхо поднял ее, стараясь не раздавить, и увидел, что одно крыло было помято.

– Ничего не могу сделать, – ответил просто.

Пусть ищет новое тело – каменные пальцы Ярхо созданы держать меч, а не помогать мелкой живности.

Ярхо почти удивился, что у него вообще возникло желание помочь. Пожалуй, водиться с женой Сармата было проще, когда она занимала любое обличье, кроме женского. Ярхо едва не усмехнулся: столько лет прошло, столько воды утекло, а ему по-прежнему больше нравилось общаться с безмолвными существами, не с людьми. Особенно – с девками. Это Сармат любитель, Ярхо всю человеческую жизнь предпочитал разговоры делу.

Цикада издала звук, обыкновенно цикадам не свойственный, – между фырчанием и вздохом. Ярхо не ответил и опустил ее на заплечные мешки.

– Предводитель. – Йоким Прихвостень одернул полог и, пригнувшись, зашел в шатер.

В прошедшей битве Ярхо потерял многих живых соратников, и даже Йоким, самый опытный и умелый из них, едва избежал гибели. Его лицо и шея покрылись волдырями, обожженную руку кое-как перевязали тукерские знахари. Смотрел Йоким устало, замученно, но, как и всегда, держался твердо.

В том бою он ни разу не выказал страха. Бросался вместе с каменными собратьями туда, куда бы не рискнул податься обычный смертный; даже Ярхо отметил его холодную отвагу – битва была чудовищной и на его взгляд, а Ярхо повидал всякого. Он знал многих военачальников, не щадящих своих людей. Знал тех, кто мог пожертвовать целыми поселениями, если понимал, что это необходимо для победы.

Но Хьялма выделялся из всех. Он превзошел Сармата, превратив степь в кипящий котел: наученный за долгие годы, он выдыхал пламя больше и чаще и не скупился на смерть.

Потери были бесчисленные. Княжегорцы, тукеры, даже ратники Ярхо – разбитые ядрами для катапульт, оплавленные огнем или брошенные Хьялмой на дно реки.

Что же: здравствуй, брат, давно не виделись.

– Что там? – спросил Ярхо, и Йоким скривился, отвечая. Говорить ему было больно, губы обгорели:

– Гонец.

Любопытное дело.

– Из Бычьей Пади, – добавил Йоким.

Города изумрудов и кузниц, который занял Хьялма.

– Веди, – приказал Ярхо, и ждать его не заставили.

К нему прислали молодого парня: широкоплечего, белокурого и румяного, как блин. Гонец наверняка тревожился – кто бы на его месте не боялся, попав в стан Ярхо? – но смотрел ясно, без страха. Храбрился, подсвеченный изнутри молодецкой бравадой. Парень волновался, но явно был горд, что ему поручили такое важное дело.

Ярхо решил: гонец знал, что несет приятные вести, а не угрозы и оскорбления. Иначе бы так не искрился. Должно быть, его отправила знать Бычьей Пади – кто-то, кому Хьялма успел встать поперек горла. Тот, кого начало душить властолюбие его брата и кто бы согласился переметнуться на другую сторону. Хорошие союзники для Ярхо-предателя.

– Что у тебя? – уронил Ярхо.

– Послание от моего господина, – бодро отчеканил гонец. Совсем зеленый – а голос не дрожал.

Он сделал шаг вперед, передавая скрученную грамоту. И покорно отошел назад, когда Ярхо ее принял.

Каменные пальцы неловко разломили сургучную печать, развернули свиток. Порой Ярхо получал послания: требования, обещания милости, просьбы о пощаде. За те тысячу лет, что он провел в заточении в Матерь-горе, язык сильно изменился. Чтобы приноровиться к новым символам, пришлось прибегнуть к помощи Сармата – того обучили грамотные жены, и он, не без