Глава 18

Минус один

Гримаса исказила лицо Владика, его глаза выпучились, в груди заклокотало. Наружу вырвался стон, перешедший в громоподобные раскаты кашля. Шаркающей крабообразной походкой мужчина двинулся в указанном Бураком направлении. С трудом переставляя отекшие ноги, дошаркал-таки до нужной двери и окунулся в «морскую пучину».

Совершенно ошеломленный, он стоял посреди комнаты, вертя головой во все стороны. Потом вдруг расплакался.

– Чито случилос, Владик? Пачиму плачиш? – бросился к нему Айболит. – Эта Сирожка для тибя нарисавал. Тибе не нравицца?

Словно проблеск молнии очистил сознание мужчины, обратив тьму во свет. Он перевел благодарный взгляд на Алтунина.

– Спасибо, сынок. Это – Уссурийское море. Я на нем вырос.

– Вот что, Владик, – усадил его Лялин на новый лежак, – устраивайся поудобнее. Тут не так шумно, воздуха побольше. Опять же – красота вокруг…

– Я не Владик…

– А кто? – вытаращил глаза опер.

– Игорь… Зотов.

– А почему на руке «Владик» наколото?

– Так из Владика я.

– Из ко-го?

– Из Владивостока, – захрипел Зотов, отхаркивая остатки легких в выданное Лялиным новое вафельное полотенце.

– Был я там однажды. Красивый город. У вас красная икра тогда стоила, как кабачковая, – пристроился Паштет на прикроватный столик больного. – А что ты в Москве делал?

– Так внучку, Анечку, на операцию привез. У нее сложный порок сердца. Жаль, что с ней уже не увижусь.

Зотов сильно закашлялся и стал задыхаться. На побуревших полосках губ припеклась ссохшаяся корочкой слизь со сгустками крови.

– Присядь, батюшка, рядом, исповедуй меня, – издал он не то скрип, не то стон. – Прости мне мои грехи.

Русич махнул рукой мужчинам, и те резво скрылись за дверью.

– Бог простит… Нет у меня благодатной силы рукоположения во священство… Не могу я вести богослужения, не имею права отпускать грехи…

– А можешь просто поговорить со мной? Помираю я…

– Скорый ты, братишка, как поезд, – погладил Русич его костлявую руку. – Придет время, все помрем. Не раньше и не позже, чем предначертано Господом.

– Я знаю, что говорю… Чувствую… Страшно мне…

– Не бойся, Вл… Игорек. Это совсем не страшно. Ты просто выйдешь из своего тела в бесконечный мир золотого света и навсегда в нем останешься. Этот мир тебе все даст и всех заменит. Твои нынешние плотские желания станут для тебя мелкими и неинтересными. Там ты окунешься в океан невесомости, будешь летать в бесконечных пространствах и чувствовать себя безмерно счастливым. Это и будет твоим настоящим домом. На Земле ты – просто гость и мытарь.

Зотов изо всех сил сжал руку монаха. Его изможденное лицо с ввалившимися глазами стало похоже на посмертную маску. Тело сотряс сильный приступ кашля. Через некоторое время несчастный затих.

– Поспи, дорогой. Слишком много энергии отняло у тебя возвращение в реальность, – перекрестил его Русич, плотно прикрывая дверь.

* * *

– Абздольц Владику… Походу, окуклился! – разбудил сожителей крик Паштета. – Иду я из тубзика. Дай, думаю, проведаю нашего больного… А он уже не дышит, и пульса нету…

– Отмучился, счастливчик, – завистливо вздохнул белорус, нащупывая ногой свою обувку.

Спустя минуту, узники уже сгрудились над покойным. Его застывший взгляд был направлен в «лазурное небо» с парящими в нем чернохвостыми чайками. На бескровных губах запечатлелась умиротворенная улыбка.

Бурак присел рядом с лежанкой на корточки.

– Я знал, что ему недолго осталось. Заметил, как Обама ускоряется, проходя мимо нар Владика. Сначала идет нормально, потом вдруг – фуррр, как белка-летяга.

– Причем тут Обама? – нервно щелкнул суставами пальцев Паштет.

– Если человек скоро умрет, его кожа начинает издавать запах тлена. Коты это прекрасно чувствуют.

– Это мы виноваты! – заголосил вдруг Алтунин. – Владик понял, что мы его изолируем, и ушел от нас. Пока мы все находились в одном помещении, он был жив.

Голос парня вибрировал, руки дрожали, по щекам текли слезы.

– Это я виноват! Я голосовал за то, чтоб его забрали наверх. Никогда себе этого не прощу!

– Успокойся, сынок, – потрепал его монах по волосам. – Ты ни в чем не виноват. Владик очень благодарен тебе за шикарную морскую панораму. Своей работой ты скрасил усопшему последние часы жизни. Он умер с улыбкой на губах. Ему сейчас хорошо.

Русич закрыл Владику глаза.

– Прими, Господи, новопреставленного раба Твоего Вл… Игоря. Со Святыми упокой, Христе, его душу и прости ему вся его прегрешения, ведомая и неведомая, вольная и невольная, и сотвори ему вечную память, яко Благ и Человеколюбец. Аминь.

Он перекрестил покойного и, вытирая рукавом нос, пошел в рабочку за свечкой и спичками.

– Помянуть надо! – прошептал Алтунин, размазывая по лицу сопли и слезы. – И накрыть чем-то, чтобы крысы не погрызли.

За столом все долго молчали. Каждый думал о том, что на месте Владика мог бы оказаться любой из них.

– Вот так, други мои, – начал панихиду Лялин. – Наша статистика печальна: сегодня у нас – минус один. Чтобы выжить в этом склепе, нам нужно щадить и поддерживать друг друга. А Владик… он был хорошим, дружелюбным, неконфликтным товарищем. Нам будет его не хватать. Царствия ему небесного…

– Царствия небесного после сорока дней желают, – едва слышно произнес Русич. – А сейчас… пусть земля ему будет пухом… покойся с миром.

– Кто-то из великих сказал, что смерть приходит не со старостью, а с забвением. – подхватил эстафету Бурак. – Если это так, то Владик всегда будет жить в нашей памяти. Мир его праху.

Мужчины, молча, ели пшеничную кашу, молча, пили чай. Разговаривать никому не хотелось. Джамшед и Алтунин плакали. Первый сожалел о том, что обнародовал диагноз Владика, второй не мог простить себе трусливого голосования.

– Что за хрень! – бросил Пашка ложку, и та брякнулась на пол. – Ни креста, ни оградки, ни даже заросшего травой бугорка… Ничего человек у боженьки не заслужил.

– А давайте оставим Владика в подвале до лучших времен! Закроем в герметичное помещение…Чичи все равно его на помойку выбросят, как бомжару, – предложил Пашка.

– Здесь его крысы на молекулы разберут, – покачал головой Лялин. – А потом туберкулезную палочку к нам притащат. Хотя… лишний паек в наших условиях – аргумент серьезный.

– Нет, братья, следует исполнить волю усопшего, – решительно произнес Русич. – Владик просил не оставлять его здесь. Хотел, чтоб хоть мертвое тело «увидело» солнечный свет и «вдохнуло» свежего воздуха. Он ведь дольше всех нас прожил в подземелье – года четыре.

До слуха узников донесся приглушенный звук колокольного звона.

– Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим, – перекрестился Русич. – Надо обмыть тело нашего брата.

Пока он ходил за тазиком, Юрий вложил в рот