Но тяжелее всего пришлось евреям - тем самым гонимым и презираемым иноверцам, что искони служили для властей и черни козлами отпущения и мишенью для всяческих притеснений. Король Иоанн, чье сердце было преисполнено ненависти и предрассудков, обрушил на их головы такие бедствия, каких они не знали даже во времена кровавых погромов.

По всей стране вступили в силу новые законы и указы, направленные на ущемление прав и свобод еврейского народа. Им запретили владеть землей и заниматься ремеслами, ограничили места проживания особыми кварталами-гетто, обязали носить на одежде желтые латы в форме звезды. Их облагали чудовищными налогами, принуждали к унизительным работам, лишали защиты властей перед лицом черни.

И словно мало было этих официальных гонений, так еще по городам и весям прокатилась волна диких погромов, подстрекаемых алчными баронами и фанатичными священниками. Толпы озверевших бедняков и бродяг врывались в еврейские дома, разрушая и грабя все на своем пути. Мужчин избивали и калечили, женщин насиловали, детей швыряли в огонь. А стража и судьи лишь равнодушно взирали на эти зверства, не желая рисковать собой ради защиты презренных иудеев.

В славном городе Йорке, где вот уже много лет мирно жила и трудилась большая еврейская община, эти черные дни отозвались особенно тяжело и горестно. Узкие улочки и каменные дома квартала, еще недавно звеневшие детскими голосами и дышавшие покоем, теперь погрузились в зловещую тишину и запустение. Люди боялись выходить наружу, запирались на все засовы и молились, чтобы беда обошла их стороной.

В одном из этих домов, скромном, но добротном, жила дружная семья - Реувен бен Иосиф, которого друзья звали Робин Худом, его жена Ревекка и их дети. Вот уже много лет Робин и его товарищи из Шервудского леса охраняли покой и имущество своих соплеменников, получая за это небольшое жалованье. Дела их маленькой артели шли в гору, и казалось, ничто не сможет нарушить их размеренную и честную жизнь.

Но с началом правления Иоанна Безземельного все переменилось. Королевские чиновники обложили еврейских купцов и ростовщиков грабительскими налогами, вынуждая их сворачивать дела и разоряться. А стражники и солдаты, почуяв безнаказанность, принялись задирать и обижать мирных жителей, вымогая у них деньги и ценности.

Робин и его друзья пытались противостоять этому разгулу насилия, но их силы были слишком малы. Теперь они сами превратились в изгоев и преступников, ежечасно рискуя угодить в тюрьму или на виселицу. А Ревекка, чье врачебное искусство и доброта снискали ей любовь и уважение всего квартала, теперь боялась выходить к больным, опасаясь грубых приставаний и домогательств стражи.

В такие беспросветно-тоскливые дни супруги часто сидели в своей комнате, обнявшись и глядя на догорающие угли в очаге. Их лица были печальны и осунувшиеся, а в глазах застыла неизбывная горечь.

- Что же нам делать, Реувен? - тихо спрашивала Ревекка, прижимаясь к широкой груди мужа. - Неужели это и есть награда за все наши труды и добрые дела? За нашу любовь и верность Господу? Гонения, нищета, бесчестье?

Робин крепко обнимал жену и гладил ее по спутанным черным волосам. В его глазах тоже стояли слезы бессилия и отчаяния.

- Не знаю, любовь моя. Видно, такова уж наша горькая доля - быть вечными скитальцами и париями. Чужаками в любой стране, изгоями среди любого народа. Я думал, что Англия станет для нас настоящим домом, где мы сможем пустить корни и растить детей. Но, видно, ошибся.

- Что же нам теперь делать? Куда бежать от этой напасти? Ведь все дороги для нас закрыты, все убежища недоступны.

- Есть один путь, - медленно произнес Робин, словно размышляя вслух. - Путь, которым уже пошли многие наши собратья. Покинуть эту неблагодарную страну, эту жестокую землю и уплыть туда, где нас примут и не станут притеснять. Говорят, в дальних краях, в Испании или Италии, евреи живут спокойно и зажиточно. Может, и нам стоит попытать там счастья?

Ревекка в ужасе отшатнулась от мужа и в изумлении уставилась на него:

- Что ты такое говоришь, Реувен? Покинуть Англию? Бросить родной дом, друзей, могилы предков? Да это же безумие! Как мы выживем на чужбине, без средств, без поддержки? А наши дети? Ты подумал о них?

Робин тяжело вздохнул и покачал головой:

- Я все обдумал, поверь. Знаю, что это тяжкое и страшное решение. Но, боюсь, у нас нет выбора. Здесь нам грозят лишь беды и унижения. А там, вдали от этих берегов, быть может, мы сумеем начать новую жизнь. Вольную, честную, достойную. Ради наших детей и их будущего. Неужели ты хочешь, чтобы они выросли отверженными, гонимыми, лишенными всяких надежд?

Ревекка, рыдая, уткнулась лицом в колени мужа. Она понимала, что Робин прав, что другого выхода у них нет. Но сама мысль о том, чтобы навсегда покинуть эту землю, ставшую ей родной, разрывала ее сердце надвое.

Так они и сидели, обнявшись и оплакивая свою разбитую мечту, пока румяный рассвет не заглянул в узкое оконце. А потом поднялись и начали собирать нехитрые пожитки, готовясь к дальней дороге - дороге в неизвестность.

Горестные вести о грядущем отъезде четы Реувена и Ревекки мигом облетели весь еврейский квартал и повергли его обитателей в смятение и тоску. Люди приходили к их дому, плача и причитая, умоляя не покидать их в эти черные дни.

А в это самое время в далеком Лондоне, в роскошных покоях Вестминстерского дворца, разыгрывалась совсем иная сцена. Хьюберт Уолтер, архиепископ Кентерберийский и главный юстициарий Англии, стоял перед новым королем Иоанном, гордо выпрямившись и глядя ему прямо в глаза. На лице прелата застыло выражение глубокой скорби и негодования.

- Ваше Величество, - говорил он твердым, хоть и печальным голосом. - Я пришел просить вас об отставке. Прошу освободить меня от всех должностей и позволить уйти на покой.

Король Иоанн, разозленный этой дерзкой речью, некоторое время молчал, меряя непокорного иерарха злобным взглядом. Потом его узкие губы расплылись в ехидной усмешке:

- Что ж, любезный Хьюберт, я принимаю вашу отставку. Ступайте на все четыре стороны. Только учтите - своим неповиновением вы рискуете не только собственной головой, но и благополучием вашей драгоценной церкви. Как бы ей не пришлось раскошелиться на новые подати и подношения своему государю. Вы меня поняли?

Хьюберт Уолтер гордо вскинул голову, не удостоив короля ответом. С достоинством поклонившись, он развернулся и