была начаться новая жизнь.

Отец ее сбежал с чужой женщиной, а мать ее мертва.

Она падала в океан оттуда, с высоты, с безопасной тверди. Собственный отец, как-то нелепо всплеснув руками, будто бы одним движением столкнул ее вниз. На ней была белая ночная рубашка, и ее падающая фигура прочерчивала белую полосу в холодном сером небе.

Отец вложил ей в руку бессмысленный маленький камень и сбежал, а мать пошла в ванную и сделала с собой нечто ужасное, нечто немыслимое.

И теперь она, Джейн Уэбстер, занырнула в океан глубоко-глубоко, далеко-далеко в холодную и пустынную серость. Она опустилась туда, откуда приходит всякая жизнь и куда жизнь в конце концов уходит.

Какая же тяжесть, смертельная тяжесть. Вся жизнь стала серой, стала холодной, стала старой. Ты бредешь в темноте. Твое тело глухо ударяется о серые, мягкие неподатливые стены.

Дом, где ты жила, оказался пуст. Это был пустой дом на пустой улице пустого города. Люди, которых знала Джейн Уэбстер, молодые мужчины и женщины, с которыми она жила бок о бок, с которыми гуляла летними вечерами — они не могли быть частью того, с чем она столкнулась сейчас. Теперь она совершенно одна. Ее отец сбежал, а мать убила себя. Ни души кругом. А ты идешь одна в темноте. Твое тело глухо ударяется о серые, мягкие неподатливые стены.

Маленький камень так крепко вжимается в ладонь, так больно, так больно.

Прежде чем отец отдал его ей, он подержал его перед свечным огоньком. В зависимости от освещения цвет камня менялся. В нем вспыхивали и гасли желтовато-зеленые блики. Желтовато-зеленые блики были цвета юных растений, этих существ, что по весне пробивают себе дорогу сквозь сырость и холод прохваченной морозом почвы.

3

Джейн Уэбстер лежала на постели в темноте своей комнаты и плакала. Ее плечи содрогались от рыданий, но при этом она не издавала ни звука. Палец, который она так сильно вжимала в ладонь, расслабился, но на ладони правой руки оставалось место, которое горело, словно обожженное болезнью. Теперь ее сознание пустилось по течению. Фантазии ослабили свою хватку. Она была словно капризное, голодное дитя, которое наконец-то накормили — и вот оно лежит, отвернувшись лицом к белой стене.

Ее слезы больше ничего не значили. Так она освобождалась от тяжести. Ей было немного стыдно из-за того, что она потеряла над собой власть, и она все поднимала и поднимала руку, сжимавшую камень, и сначала осторожно сжимала кулак, чтобы драгоценный камень не пропал, а потом кулаком утирала слезы. В эту минуту она хотела прямо сейчас стать сильной, решительной женщиной, которой было бы по плечу спокойно и твердо взять в свои руки положение дел в доме Уэбстеров.

4

Служанка Кэтрин поднималась по лестнице. В конце концов, не она ведь была той женщиной, с которой собирался сбежать отец Джейн. Как тяжелы и решительны были шаги Кэтрин! Если ничего не знаешь о том, что творится в доме, нетрудно быть решительной и сильной. Можно шагать вот так, будто поднимаешься по лестнице в самом обыкновенном доме на самой обыкновенной улице.

Когда Кэтрин поставила ногу на одну из ступенек, дом, казалось, задрожал. Нет, нельзя сказать, что дом качало, это было бы уже чересчур. Как бы это объяснить — Кэтрин была не слишком чувствительна. Она из тех, кто идет на жизнь лобовой атакой, вразнос. Будь она чувствительна, то знала бы кое-что об ужасных вещах, происходящих в доме, прежде чем ей скажут.

Разум Джейн снова морочил ее своими фокусами. Какая-то нелепая фраза пришла ей в голову.

«Не стреляйте, пока не увидите белки их глаз»[4].

Отныне через ее голову проносились мысли, и как же это было глупо, глупо и совершенно абсурдно. Отец разбудил в ней все то, что воплощается в фантазиях, если спустить их с поводка, — беспощадное и почти всегда необъяснимое. Оно способно расцветить и украсить явления жизни, но способно оно также, когда представится случай, продолжаться и длиться без оглядки на них. Джейн верила, что рядом с нею в доме находится мертвое тело ее матери, которая только что покончила с собой, и что-то внутри подсказывало, что теперь ей позволительно предаться печали. Она и в самом деле плакала, но ее слезы никак не были связаны со смертью матери. Смерть матери тут просто не принималась в расчет. Она в конечном счете была не столько опечалена, сколько взволнована.

Ее плач, прежде тихий, разносился теперь по всему дому. Она шумела, как несмышленое дитя, и ей было стыдно за себя. Что подумает Кэтрин?

«Не стреляйте, пока не увидите белки их глаз».

Что за идиотская мешанина слов. Откуда они взялись? С какой стати такие вот бессмысленные идиотские слова выплясывают у нее в мозгу в столь важную минуту жизни? Она наверняка взяла их из какой-нибудь школьной книжки, может, из учебника истории. Какой-нибудь генерал выкрикнул эти слова своим людям, когда они поджидали наступающего врага. И какое это имеет отношение к шагам Кэтрин на лестнице? Еще минута, и Кэтрин войдет к ней в комнату.

Ей казалось, что она в точности знает, что будет делать. Она тихонько встанет с постели, подойдет к двери и впустит служанку. Зажжет свет.

В своем воображении она видела саму себя — вот она стоит у комода возле стены и рассудительно, твердо обращается к служанке. Теперь надо начинать новую жизнь. Может быть, вчера ты была юная неопытная девочка, но теперь ты зрелая женщина, которой придется иметь дело с трудными вопросами. Тебе придется иметь дело не с одной только служанкой Кэтрин, но с целым городом. Завтра ты будешь почти что генерал, что командует войсками, которым предстоит отразить атаку. Тебе придется держаться соответствующе, с достоинством. Здесь будут люди, жаждущие побранить отца, и люди, жаждущие тебя пожалеть. Быть может, еще и придется взять на себя ведение дел. Надо будет