заглянет к нам, по крайней мере, чтобы всё подробно выяснить…

Камалю вовсе не хотелось выходить из комнаты, как они и ожидали, может быть потому, что, видимо, он просто не мог покинуть её из-за представшим перед его глазами зрелищем — он видел такое впервые в жизни, ибо никогда раньше не приходилось ему видеть лицо сестры столь сильно преобразившимся. Оно её стало совершенно иным — кожа побелела, щеки расцвели румянцем, а глаза были изящно подведены чёрными стрелками, придававшими её зрачкам ещё больше яркого блеска. То было новое лицо, понравившееся ему, и потому он радостно воскликнул:

— Сестрица, ты сейчас совсем как кукла, что папа купил нам на Моулуд[36]…

Обе девушки засмеялись, и Хадиджа спросила брата:

— А теперь я тебе нравлюсь?

Он быстро приблизился к ней и коснулся рукой кончика её носа:

— Вот если бы этого не было!

Она увернулась от его руки и сказала, обращаясь к сестре:

— Выведи-ка отсюда этого доносчика.

Аиша схватила Камаля за руку и потащила его прочь из комнаты, несмотря на его отчаянное сопротивление, пока не закрыла, наконец, за ним дверь. Затем она вернулась к сестре и возобновила своё милое занятие. Они продолжили свои дела молча и серьёзно. В их семье было заведено, что встречей свах довольствовалась одна лишь Хадиджа. Она хитро сказала Аише:

— Тебе тоже следует подготовиться к встрече посетительниц.

Аиша с той же хитринкой, что и сестра, ответила ей:

— Это произойдёт только после того, как тебя отведут к жениху!

Затем она добавила, не давая сказать Хадидже:

— А сейчас как же быть звёздам, если взошла луна?!

Хадиджа бросила на сестру скептический взгляд и спросила:

— И кто же луна?

Аиша, смеясь, ответила:

— Ну конечно же, я…!

Тут сестра толкнула её локтем, и глубоко вздохнув, сказала:

— Вот если бы ты одолжила мне свой нос, как Мариам одолжила свою коробку с пудрой!

— Да забудь ты про свой нос хотя бы на один вечер, ведь нос — как и прыщ — только увеличится, если о нём всё время думать!..

Они обе почти уже закончили заниматься прихорашиванием, и внимание Хадиджи переключилось на осматривание самой себя и на предстоящий ей экзамен. Она почувствовала страх, подобного которому никогда раньше в своей жизни не испытывала, и причём не только из-за его серьёзности, но и, прежде всего, опасности возможных последствий. Она посетовала:

— Что же за собрание такое выпало на мою долю!.. Только представь себя на моём месте — среди незнакомых женщин, и ты не знаешь, ни какой нрав у них, ни какого они происхождения, ни с каким намерением пришли: искренним или только ради забавы и развлечения! И что мне делать, если они станут браниться и выискивать недостатки? — сказав это, она ненадолго засмеялась. — У такой как у меня, к примеру?… И всё, что я могу сделать, это только вежливо и учтиво сидеть рядом с ними, перекидываться взглядами налево-направо и взад-вперёд, и без малейшего колебания подчиняться их приказаниям — если они потребуют, чтобы я встала, я встану; чтобы прошлась — я пройдусь, чтобы заговорила — заговорю, дабы от них не укрылось ничего — ни как я сижу, ни как стою, ни как молчу, ни как говорю, моё телосложение и черты лица. И после всего этого «унижения» мы ещё должны с ними любезничать и превозносить их доброту и великодушие, даже не зная потом, удостоились мы их довольства или, наоборот, гнева. Ох… ох…. Проклят будет тот, кто их послал на нашу голову!

Аиша опередила её и многозначительно добавила:

— И поболее того!

Хадиджа, рассмеявшись, сказала:

— Не призывай к этому, пока мы не убедимся, что такова наша доля… Ох, Господи Боже мой, как же стучит у меня сердце!..

Аиша отступила на несколько шагов, чтобы увернуться от её локтя, и произнесла:

— Потерпи… у тебя ещё будет в будущем много шансов, чтобы отомстить за сегодняшнее ужасное собрание. Скольких ты ещё прожжёшь своим огненным языком, когда сама станешь хозяйкой дома?… А может быть, они даже вспомнят этот сегодняшний экзамен и скажут себе: «Ох, хоть бы не было всего того, что тогда произошло..!»

Хадиджа довольствовалась улыбкой. Время не позволяло ответить на этот выпад сестры, да и не находила она в том никакой целительной радости для себя, что была обычной в таких случаях — непередаваемое удовольствие преодолеть собственный ужас и смущение. Когда они закончили свои дела, Хадиджа встала перед зеркалом, чтобы полностью оглядеть своё лицо, а Аиша отошла на пару шагов назад, и оглядела её лицо и фигуру. Хадиджа пробормотала:

— Молодец, золотые у тебя руки… Прекрасно, не так ли?… Это и впрямь Хадиджа… И теперь у меня неплохой нос… Велика мудрость Твоя, о Господь мой. При небольшом усилии всё стало вполне возможно. — Тут она добавила. — Прошу прощения у Великого Аллаха… Твоя мудрость есть во всём…

Она отошла на несколько шагов, заботливо рассматривая своё лицо, а затем прочла суру «Аль-Фатиха» про себя, и обернулась к Аише со словами:

— Помолись за меня, сестра…

И покинула комнату…

24

С наступлением зимы на кофейных посиделках появилась новая деталь — большая печка, которую поставили в центре зала, и вся семья собиралась вокруг неё: мужчины — в пальто, а женщины — завернувшись в химар. Такие посиделки зимой дарили им удовольствие вдвойне — и наслаждение напитком и приятное времяпрепровождение в тепле. Фахми в последние дни, хотя он долго грустил и молчал, казалось, готовился сообщить что-то важное своей семье, а его колебания и долгое размышление лишь указывали на серьёзность и важность его новости. Он закончил размышлять и колебаться, и принял, наконец, решение сообщить о ней, возложив всё тяжкое бремя на отца и