Когда отец Владислав начинает читать имена, усопшие чувствуют отраду, об этом знают даже неверы, поэтому они тоже отдают безотказной Тамаре-просфорнице свои записки, к которым скрепкой прикреплены мятые рублевки. И уже никто не помнит, что прежде ее звали Гулящей Тамарой, что по ночам ее окошко зазывно светилось в деревне и вьюга не успевала заметать тропинку к ее дому, что у нее в любое время суток можно было разжиться вином и водкой. Это как-то быстро забылось, только один Юрка Дикой, увидев Тамару, приветственно поднимает руку и орет во всю свою глотку: «Блудницы впереди нас идут в Царствие Небесное!»

В один из майских дней Тамара принесла Шуре письмо от дочери. Распечатав конверт, Шура прочла: «Дорогие родители! Я к вам ни за что не приеду. Буду жить с бабушкой всегда. К свиньям вашу школу. Так и знайте. Ваша дочь Надя».

Письмо было написано крупным почерком ребенка, только-только научившегося писать, без единой помарки, и оно повергло Шуру в смятение. Она и без того испытывала чувство вины перед дочерью, которую когда-то так любила, но появление Германа отодвинуло старшего ребенка на второй план: мальчик родился недоношенным, слабым, до года не держал головку, задыхался от приступов удушья, требуя постоянного ухода. Рос Герман спокойным, добрым и послушным. В четыре года Шура уже без опаски оставляла его дома одного. Он самостоятельно ходил к соседу Юрке Дикому, в живом уголке кормил кроликов морковкой, старой школьной библиотекарше, читавшей ему Чуковского, помогал расставлять книги по полкам. Надя, в отличие от Германа, была трудным ребенком, чуть что заходилась отчаянным криком, пугала взрослых приступами немотивированной ярости, сдергивая со стола скатерть вместе с тарелками, а однажды, ревнуя маленького Германа к родителям, попыталась облить его кипятком. Этот случай и сыграл решающую роль в отправке маленькой Нади на Волгу к бабушке Пане... Любимый сын никогда не огорчал Шуру — охотно подметал полы, помогал полоть и поливать грядки. Их семейные уютные вечера проходили за чтением любимой книги «Два капитана», прослушиванием пластинок с литературно-музыкальными инсценировками. Весной они вместе лепили из теста «журавлики»... Шура успокаивала себя тем, что слова семилетней дочери не следует принимать всерьез.

За месяц до начала школьных занятий Анатолий поехал к матери за Надей. Шура каждый день выходила встречать их на остановку к десятичасовому и четырехчасовому автобусу, но все оказалось не так, как она себе нарисовала...

Надя и Анатолий приехали из города на такси. Шура увидела в окно, как из остановившейся у калитки машины вышла стройная крепкая загорелая девочка с тугими косичками и, аккуратно оправив на себе платье, вошла во двор...

Шура выскочила на крыльцо. Надя встретила мать летучей мимолетной улыбкой. Улыбнулась — и тут же напустила на себя серьезный вид. Глаза ее смотрели приветливо. «Здравствуй, мамочка». Приблизившись к растерявшейся Шуре, она приподнялась на цыпочки, подставила лоб и, дождавшись поцелуя, сама церемонно клюнула маму в щеку. «Как же ты выросла!» — воскликнула Шура. На крыльцо вышел Герман. Надя и ему улыбнулась своей мимолетной улыбкой. «Я тебе подарок привезла, братик». Она протянула Герману раскрытую ладонь, на ней лежал маленький ножик. «Это один человек сделал в тюрьме. Видишь, какая красивая рукоятка?» В наборной рукоятке посередине плавала крохотная пластмассовая русалка. «Ты умеешь в ножички играть?» Герман пожал плечами. «Смотри. Чертишь на земле круг и бросаешь ножик с высоты своего роста. Вот так!» Лезвие ножа аккуратно вошло в центр круга. «Теперь делим нашу землю пополам. Это твоя земля, это моя. Втыкаю ножик в свою землю — и оттяпываю себе... Сначала столько, потом вот столько... Если ножик не воткнется или попадает на мою землю — твой ход. Попробуй. Нет-нет, надо брать его двумя пальцами, вот здесь...» — «А не войти ли нам в дом?» — ласково произнесла Шура. Снова мимолетная улыбка дочери: «Конечно, мамочка». И Надя, важно заложив руки за спину, как человек, решивший с головой отдаться новым впечатлениям, вошла в дом.

Дочь медленно прошлась по дому; задержалась перед обеденным столом, тронула рукой клеенку, задумчиво размяла листья цветов на подоконнике, провела пальцем по дверному косяку с карандашными метками растущего Германа, окинула беглым взглядом абажуры, сшитые из почтовых открыток, деревянный средневековый замок с подъемными мостами и башенками, изготовленный для Германа Юркой Диким, расставленные вазы с искусственными цветами. В детской комнате она узнала выглядывающий из-под кровати горшок, доставшийся Герману по наследству, и слегка, как старому знакомому, поддала ему ногой. Увидев из окна огородного Странника Тихона, углубилась в его созерцание. «Давайте садиться за стол», — веселым голосом предложила Шура. Надя, не оборачиваясь, сказала: «Спасибо, я еще не голодная». Герман тянул ее на улицу. Ему не терпелось поиграть в ножички.

Шура присела на приступку в дверях между кухней и гостиной. Из сада доносилось веселое пение Анатолия, обливавшего себя и детей водой из поливочного шланга. И в самом деле, пора было накрывать на стол, но Шура не могла сдвинуться с места. Встреча с дочкой опустошила ее, и теперь она испытывала робость перед самоуверенными повадками девочки. Странной девочки, которая не успела еще войти в дом, где всякая мелочь была любовно устроена Шурой, как все в нем ощетинилось углами. Анатолий вопил во дворе, хлопая себя по бокам, и в его пении, которое прежде ужасно раздражало Шуру, слышалась теперь для нее какая-то надежда на то, что союз между ними возможен... Анатолий не вдается ни в какие тонкости и в упор не замечает вещей, помеченных общим благоговейным вниманием, вживаясь в мелкие подробности быта и обихода, рыбалку, фотографию, демонстративное чудачество, самозабвенно мимикрирует под все, что удается извлечь его особому мужскому зрению из хлама жизни, не представляющего никакой ценности для других. В этот момент Шура испытывала к нему что-то похожее на признательность.

Вечером она читала детям про маленького Оливера Твиста, и дети, сидя рядышком на тахте, завороженно смотрели на нее одинаковыми серыми глазами. Прочитав, как Оливер распрощался с бедным Диком, Шура искоса глянула на дочь: та шмыгнула носом. И Шура удовлетворенно дочитала про одинокие страдания Дика.

Прошел день, второй, третий. Надя собирала в саду начинающие падать яблоки, помогала мыть посуду, ходила за хлебом. За считанные дни перезнакомилась с доброй половиной жителей поселка, и всем понравилась. Шура недоверчивым оком все поглядывала на дочь: в каком потайном кармане эта приветливая малышка прячет «к свиньям»?.. И тревожно посматривала в окно, пока Надя с Германом во дворе