шею. – Здесь. В пяти днях пути.

Жозеф пытается повернуть голову, чтобы взглянуть на него. И походя замечает тень ящиков под капитанской койкой. Ради них всё и делалось. Ради содержимого этих двух ларей в кроватной нише посреди океана.

Позади них скрипнули доски пола. Они оборачиваются.

Это Жак Пуссен, бледный как смерть. Это он вошёл в каюту.

– Я ищу Жозефа Марта, – говорит он.

Гардель, напротив него, страшен. Он сверлит его голубыми глазами. Что плотник успел услышать из их разговора?

– Мне нужен Март, – повторяет Пуссен.

Капитан выпускает Жозефа. И вытирает руку о сюртук.

– Забирайте. Мне он больше не нужен.

– А это?

Пуссен показывает на лежащую на столе книгу.

– Кажется, это моё.

– Она мне тоже больше не нужна, – говорит Гардель. – Не разбрасывайте свои вещи.

Пуссен берёт Библию огромными руками. Он потерял её несколько недель назад.

Чувствуя, что между двумя глядящими друг на друга мужчинами тоже есть тайна, Жозеф думает о словах Альмы: важно только то, о чём знает один или двое. Он чувствует, как корабль проседает под грузом тайн.

42. Великан в небе

Плотник повёл Жозефа в дальний угол трюма, в самые недра судна. Здесь он приспособил верстак.

Пол идёт под уклон, мастерская вся перекошена, однако каждый инструмент закреплён в отдельной нише. Каждый нагель на своём месте. Доски аккуратно лежат боком. Опилки и стружка сметены в полубочку, чтобы завтра затопить один из котлов на кухне у Кука. Даже ножи для рубанка покоятся на поделённой на квадраты полке плашмя, чтобы, если пропадёт хоть один, сразу было заметно.

Пуссен усаживает Жозефа на ящик с пилами. Что такое? Жозеф готовится к худшему. Он косится на две пары больших ножниц, которые лежат в ближнем отсеке. Если Пуссен станет помехой, он не должен колебаться.

– Клюкарза, – говорит наконец Пуссен.

– Клюкарза?

– Клюкарза.

– Клюкарза… – повторяет Жозеф, и слово начинает понемногу отдаваться где-то в мозгу.

У Пуссена напрягается нижняя челюсть.

– Клюкарза… – снова тянет Жозеф, рассчитывая на подсказку.

– Клюкарза! – орёт Пуссен. – Клюкарза!

Капитан Гардель, незаметно стоявший позади, вздрогнул. Внезапное появление Пуссена, да ещё с таким лицом, насторожило капитана, и он проследовал за ними в трюм, где спрятался, чтобы понять, в чём дело.

– Клюкарза, – говорит Жозеф, как будто. если повторять это слово до бесконечности, смысл его станет ясен.

Однако ничто не проливает свет на загадку клюкарзы, даже мечущие огонь глаза Пуссена.

Когда Жозеф уже готовится схватить огромные ножницы, взгляд его пробегает по соседним полкам. И замирает на пустой ячейке. Он моргает, несколько секунд смотрит на эту страшную пустоту, пока сказанное плотником слово не заполняет её точь-в-точь.

– Клюкарза! – вскрикивает он.

– Клюкарза, – подтверждает Пуссен как можно спокойнее.

Теперь они говорят об одном: о клюкарзе, стамеске с изогнутым лезвием, таким острым, что входит в нежную древесину, как чайная ложка в сметану.

– Вчера она была, – лепечет Жозеф. – Точно помню, она у меня была.

И даже Гардель в укрытии шепчет про себя это роковое слово.

– Утром я нашёл твою сумку на этом ящике, – говорит Пуссен.

Жозеф вспоминает, в каком состоянии возвращался вчера в мастерскую после того дыма.

– В ней было всё, кроме клюкарзы, – объясняет Пуссен.

– Клюкарзы, – повторяет Жозеф.

Если она теперь где-то на корабле, то сам корабль – опаснее пороховой бочки возле камина. Прежде чем Март с Пуссеном успевают решить, что делать, из тени выходит Гардель.

– Я понятия не имею, что такое клюкарза, – цедит он сквозь зубы. – Но клянусь, если найду её, то применю к вам отнюдь не по назначению… Так, что вы никогда не забудете.

И он покидает ошеломлённых Пуссена и Жозефа.

В тот самый миг над ними, на нижней палубе, невольники наблюдают, как великан подтачивает толстое железное кольцо на своей лодыжке. Часами они дышали хором, чтобы не было слышно, как клюкарза скребёт металл. За ночь трудов кольцо заметно утоньшилось. Ещё немного, и достаточно будет рвануть с силой, чтобы оно сломалось и великан с отрезанным ухом пошёл сеять бунт по кораблю.

Вдруг клюкарза замирает. Все затаили дыхание. На палубе слышны выстрелы.

Гардель, наверху, только что дал несколько залпов в воздух. Преобразившись в военачальника, он собирает весь экипаж, будит спящих после вахты на правом борту, топает ногами, нагоняя страх на невольников. Он посылает двоих посадить Пуссена с Мартом под замок, потом разбивает оставшихся на взводы по десять человек, чтобы обыскать все три загона, где держат невольников.

Клюкарза, изощрённый инструмент, которую никто себе толком не представляет, стала дьявольским оружием.

– Обыскать всех! Выводите их по одному. Проверяйте кандалы. И осторожнее! У кого-то из них может быть оружие: эта штука легко вырежет сердце!

Матросы, которые открывают двери, вооружены до зубов. В небе над ними встаёт новый день.

Альма лежит в погребе. Силы оставили её ещё в середине ночи. Надежда медленно угасает. Она лежит на досках пола, под взглядом той, кого белые зовут Евой, но чьё имя – Умна. Однако с первым же выстрелом Альма всё понимает. Охватившая нижнюю палубу паника ещё глубже топит её во мраке. Она смутно видит очертания матросов, которые спускаются в погреб и по одной вытаскивают невольниц.

Когда за несколько часов до этого Альма протолкнула лезвие в дырку, ведущую в мужскую часть, великан отказался говорить ей, что обещал.

– Я не доверяю девчонке, которая говорит с белыми. Я скажу тебе имя корабля, где твой брат, когда наш будет свободен.

И он закрыл дырку. Альма же продолжала стучать в переборку. Шепча, что она – уже свободна, свободна, свободна.

А потом провалилась в ночь.

Великан с отрезанным ухом чувствует, что опасность приближается. Люди начали рыться в глубине их отсека, осматривать первых невольников. Они по очереди выводят их на палубу. До него остаётся человек сто. Он ещё может успеть. А суматоха их поисков ему поможет. Все три темницы будут открыты настежь. И тогда перед ним – все возможности.

Окружающие его товарищи не двигаются с мест. Они сопротивляются.

В начале плавания это были люди эфик из земель вокруг Старого Калабара или сереры из царства Салум. Они называли себя жителями такой-то деревни, рождёнными на берегу такой-то реки или в городе Тинма, самом прекрасном из всех городов. На нижней палубе они отчаянно звали своих земляков: кто из того же народа или того же села. В начале плавания один мужчина так и умер, оттого только, что никто больше не говорил на его языке. Тогда ещё были вечные стычки между фанти и чамба и все прочие ссоры, такие древние,