Шрифт:
Закладка:
Жозеф обмеряет створки люка, ведущего в погреб.
– Я не мог прийти раньше, – говорит он, не поднимая головы, чтобы никто не видел, что он говорит с ней. – Прости. Мне не разрешают ходить на нос. Я всё искал предлог, чтобы тебя проведать.
Как обычно, утром Альму с невольницами загнали на бак. Сегодня их сторожит только один охранник. Он расположился напротив, возле колокола, и вооружён ручной мортиркой. Он весь красный и потный, на голове – мокрая тряпка. Когда он вернёт женщин в их темницу, на палубу под шлюпкой смогут выйти мужчины.
Альма ни разу не видела других невольников, кроме женщин из погреба. Тех, что на корме, она не видит из-за загородки. С мужчинами тоже не пересекается. Из-за такого строгого разделения вкупе с запахом её долины, который по-прежнему витает на корабле, она всё ещё надеется, что Лам здесь, несмотря на то что ей говорят.
Надсмотрщик приказал двум женщинам танцевать. Третья стучит в небольшой барабан. Глаза у них закрыты. Женщины танцуют под палящим солнцем.
Невольников заставляют танцевать каждый день. Предписание судовладельца – чтобы держать их в здоровом теле. Гардель подчиняется всем письменным распоряжениям Бассака, но хоть он и не против дать невольникам размяться, предпочёл бы, чтобы те лучше драили палубу морской водой с песком.
Альма не сводит глаз с белеющего горизонта. Она отказывается смотреть на танцующих. Когда танцуешь против воли, под дулом, когда душит зной, когда столько воспоминаний в ударах барабана, от каждого движения больно. И всё же танцующие не могут не завораживать.
Альма сердится на работающего рядом мальчишку. Она думала, он забыл о ней. Она так испугалась. Без него кто будет знать, что она свободна?
– Ты не сказала, как тебя зовут, – говорит он.
Альма не отвечает.
– Ты сердишься? Клянусь тебе, я хотел прийти раньше. Рана у тебя заживает…
Снова молчание. Это правда: шрама у неё на плече уже почти не видно.
– Много женщин умерло внизу, – говорит Альма наконец.
– Знаю. Поэтому я здесь. Помнишь того, кто был со мной, когда мы тебя нашли?
Жозеф говорит, не разжимая зубов. Он кончил брать мерки. Надсмотрщик встал и теперь медленно идёт к нему между невольников.
– Помнишь? Его зовут Пуссен, – продолжает Жозеф, пока тот не дошёл. – Он попросил капитана заменить крышку люка деревянной решёткой, чтобы шёл воздух. Этим занимаюсь я.
Надсмотрщик совсем рядом.
– Завтра я вернусь. Меня зовут Жо…
Договорить своё имя он не успевает.
Надсмотрщик хватает его за шиворот.
– Не мешкай тут, – говорит он. – И смотри, ничего не забудь.
Он толкает его перед собой. Альма смотрит, как они удаляются.
Маленького призрака зовут Жо.
Ночью, когда вся нижняя палуба наконец засыпает, между спутанных тел пробирается в темноте женщина. Она незаметно проскальзывает к Альме.
– Ты знаешь их язык?
Это та, кого белые зовут Евой.
– Я слышала, как ты говоришь на их языке. Идём.
Она протягивает ей руку и ведёт в темноте. Альма ступает за ней. Пригнувшись, они пробираются на ощупь. Женщина усаживает её на корточки на квадратной доске у самой переборки. Сама она тоже садится, выжидает немного и вдруг дважды ударяет в стену. Кто-то стучит в ответ два раза.
Тогда она, на глазах Альмы, нажимает пальцем на чёрный кружок в дубовом брусе на уровне головы. Палец уходит в древесину.
Переборка сделана из брусьев толщиной сантиметров в пятнадцать. От жары дуб ссохся вокруг сучка, и теперь его можно вынуть, а потом вернуть на место, как затычку.
Кто-то с другой стороны вытащил тёмный древесный цилиндр, и на его месте появилась дырка шириной с монету, связывающая женскую темницу с мужской. Голос шепчет:
– Она с тобой?
Голос идёт из мужского загона.
– Да, – отвечает женщина. – Она здесь.
– Она меня слышит?
– Она тебя слышит.
– Скажи ей, чтобы подошла ближе.
Альма склоняется к дырке.
– Кто тот белый, с которым ты говорила? – спрашивает голос.
– Не знаю.
– Почему ты говоришь на их языке?
– Не знаю. Я говорю на тех языках, которым меня выучили родители.
– Откуда ты?
Она не отвечает.
– Тот белый парень, твой знакомый…
– Я его не знаю.
– Он говорит с тобой, значит знаешь.
– Ты тоже говоришь со мной, но я тебя не знаю.
Какое-то время голос молчит.
– Я хочу попросить тебя достать мне одну вещь, – говорит он. – Она мне нужна. Ты найдёшь её у белых.
– Зачем мне тебя слушаться?
– Чтобы быть свободной.
– Я и так свободна.
Мужчина снова молчит. Потом говорит:
– Я знаю, ты кое-кого ищешь.
Альма взглядывает на женщину, которую белые зовут Евой.
Голос продолжает:
– Твоего брата здесь нет. Я сам продал его на другой корабль, на побережье у острова Бонни.
Альма стискивает кулаки.
– Ты врёшь, – говорит она. – Все женщины здесь знают, что я ищу брата. Они сказали тебе. А ты говоришь так, чтобы я сделала то, чего ты хочешь.
– Мы приплыли по реке. И продали твоего брата на другой корабль, который стоял рядом, а потом вернулись на этот, предложить французам бивни.
Альма хочет заткнуть дырку и ничего больше не слышать. Она говорит:
– Почему тебя заперли с невольниками, если ты сам их продаёшь?
– Меня предали. Мои люди продали меня, хотя я был их главным. В последний момент они обменяли меня на медь и ружья.
Как узнать, вдруг это правда он? Вдруг он правда был среди тех, кто похитил Лама?
– Докажи мне, что ты говоришь правду.
Молчание. Женщина всё ещё держит её за руку.
Мужчина говорит:
– Твой брат повесил себе на шею череп летучей мыши размером с пальмовое семя. Он ехал верхом на бешеной лошади с тремя подковами…
– Хватит.
Альма роняет голову на переборку. И думает о брате, потерявшемся навсегда, потом спрашивает:
– Ты – великан с отрезанным ухом?
– Помоги мне, – говорит голос.
– Зачем тебе помогать, если всё кончено?
– Не кончено, если ты сделаешь как я прошу.
– Ты только что сказал, что всё кончено!
– У кораблей белых есть имена. Я знаю имя того корабля. По нему, как бы ни было огромно море, ты отыщешь его след, когда мы станем свободны.
– Я уже свободна, – говорит Альма. – Что это за имя?
– Сделай о чём я попрошу, и как-нибудь я скажу его тебе.
Альма вернулась на своё место. Она лежит на
