Она поворачивается к старику Сирьеру.

– Вы, сударь, передумали?

– Я хочу назад свои деньги, – отвечает Пьер де Сирьер. – Ни о какой помолвке я ни с кем не говорил.

– Я пряталась под этим самым столом, когда вы беседовали. И всё прекрасно слышала, хотя и видела только ноги. Могу даже сказать, что в то утро под туфлями на вас были носки из меха выдры. Вы сказали отцу: «Надо будет подумать о том, чтобы однажды поженить детей».

– Ваш отец придумал это для вашего удовольствия.

– Такие удовольствия не в моём вкусе. Полгорода говорили то же самое, подписывая с отцом бумаги. Так что мне в конце концов наскучило.

Она оглаживает длинными пальцами чёрное платье.

– Что поменялось с Рождества?

Амелия приподнимает полы юбки и смотрит на неё.

– Может быть, сударь, вам не по душе этот цвет? Но если жениться года через два-три, возможно, я смогу пойти под венец в белом…

Мэтр Бурназо в отчаянии вскакивает.

– Господа, мадемуазель Бассак переживает шок. Документы её отца ещё не приведены в порядок. Полагаю, она бы просила отсрочки в несколько месяцев.

– Я хочу назад свои деньги, – повторяет Сирьер.

– Однако поймите…

– Мэтр, – прерывает его Амелия, – дадут ли мне когда-нибудь право самой говорить от своего имени? Неужели я много прошу, учитывая, что теперь я единственная ношу имя Бассак?

Она спокойно поворачивается к посетителям.

– Господа, Бассаки никогда не заставляли своих кредиторов ждать, особенно самых ничтожных. Сегодня понедельник. К пятнице вам всё выплатят. Забирайте свою живность. И ступайте прочь.

Нотариус с Ангеликом смотрят на неё во все глаза.

– Мадемуазель… – выдавливает Шарль де Сирьер.

Амелия взмахивает рукой, указывая на дверь.

– Поскорее. Я сказала: забирайте своё добро. Не примите на свой счёт, но здесь начинает чем-то попахивать. К утру пятницы вы получите свои деньги.

Оба берут шапки и, пятясь, уходят.

– Амелия, вы поступаете неблагоразумно, – говорит нотариус, когда дверь за ними закрылась.

– У вас нет таких денег, – прибавляет Ангелик.

– Всё, что нужно, у меня есть, – возражает она, обведя рукой комнату. – Сколько, по-вашему, стоит этот дом?

– Амелия! – восклицает Бурназо.

– Он стоит сто пятьдесят тысяч ливров, реши я продать его завтра. Тем самым я смогу рассчитаться с этими господами, выплатить Жану Ангелику жалованье за минувший год, а также гонорар вам, мэтр Бурназо, и распрощаться со всеми, кто так ревностно обо мне печётся.

– И что же дальше? – спрашивает нотариус, у которого в мозгу арифмометр. – От продажи дома у вас останется ещё некоторая сумма.

– Её хватит, чтобы оплатить каюту в корабле, идущем в Сан-Доминго.

– Вы хотите сказать…

– Я должна заняться тем немногим, что у меня осталось в этом мире. А если я поняла вас верно, то у меня остались сахарная плантация и корабль где-то посреди океана.

Амелия скрестила руки, чтобы не было видно, что они дрожат.

– Продайте этот дом, мэтр. Со всей мебелью, картинами и коврами. А теперь оставьте меня. У меня много дел. Как говорила моя мать, самые лёгкие чемоданы укладывать дольше всего.

Ангелик и Бурназо ошеломлённо выходят из кабинета. Когда дверь закрывается, Амелия несколько секунд ещё стоит на ногах. Ждёт, когда стихнут шаги на лестнице. Затем оседает на ковёр, подгибает ноги и, сидя по-турецки, даёт волю слезам. Платье лежит вокруг неё лужей чернее чернил.

39. Как пропадают дети

Дойдя до конца улицы Эскаль, Ангелик и Бурназо пожимают друг другу руки под аркадой. На улице мрачно и холодно.

– Всё это очень трагично, – говорит нотариус. – Хотя бы дадим юной барышне достойно покинуть город. Такие беды лучше не предавать огласке. Ведь ей ещё когда-нибудь искать мужа.

И прибавляет шёпотом:

– Хотя лучше бы ей уйти в монастырь.

Нотариус замечает, как побледнел Ангелик.

– Не переживайте, молодой человек. – Он встаёт на цыпочки, чтобы потрепать его по щеке. – Вы не могли спасти Бассака против его воли. У мужчин бывает тёмная сторона, о которой не догадаться.

Счетовод машинально кивает. На последние слова нотариуса откликается эхом его собственная, бездонная тёмная сторона.

Бурназо уходит. Слышно, как его деревянные каблуки отбивают по мостовой чечётку. Нотариусы, судьи, врачи и ещё некоторые люди могут, вне зависимости от того, принесли они хорошие или дурные вести, вернуться затем домой, переобуться в тапочки, съесть утиную ножку, оставленную на краешке плиты, чтобы не остыла, и усадить себе на колени внуков. Для них жизнь продолжается.

Ангелик проходит ещё немного и ныряет в узкий, заваленный отбросами проход между двух невысоких домов. Ноги его не держат. Воздух влажный, ледяной. Морской ветер насвистывает по улицам зловещие песни.

Ангелик приваливается спиной на каменную стену. Запрокидывает голову и дышит. Даже не чувствуя вони тухлой рыбы вокруг. Он закрывает глаза.

Он ничего такого не предвидел. Всё случилось само собой, он даже не понял как. Он погрузил всё состояние Бассака на борт, чтобы обогатить его. Честное слово. Единственное, за что он в ответе, – так это за тайну. И когда в рождественскую ночь над тайной нависла угроза, Ангелик испугался.

Смерть Бассака? Несчастный случай! Ангелик не убийца. И это не он устранил Бассомпьера с подмастерьем. Это его доверенное лицо на борту, причём самовольно, не согласовав с ним. Ангелик ничего такого не хотел.

И потом, пожалуй, самое худшее. Его молчание в кабинете, когда Амелия узнала, что их богатство исчезло… Этого молчания он тоже не задумывал. Он хотел рассказать ей о золоте на корабле. Четыре с половиной тонны чистого золота, принадлежащие семье Бассак. Всё их состояние, переплавленное в драгоценный металл. Но, глядя в лицо осиротевшей девушки, он не выдержал. Он захотел, чтобы в нём нуждались. Чтобы на него смотрели..

А для этого было нужно, чтобы она оставалась ни с чем. Единственное решение. Нужно, чтобы Ангелик разбогател, а у неё ничего не осталось. И тогда она полюбит его. У неё не будет выбора.

Он дышит спокойнее. Мало-помалу ему удаётся больше не чувствовать вины. Остаётся лишь забрать груз по прибытии. И всё вернётся к Амелии – в день их свадьбы. А пока что он будет приглядывать за богатством куда лучше четырнадцатилетнего ребёнка.

Жан Ангелик ещё долго стоит среди зловония, разносимого ветром. Глаза у него закрыты. Когда он открывает их, напротив, на горе отбросов, сидят крысы: они глядят на него, не боясь, – точно он один из них.

Кто-то скребётся в дверь Амелии.

Это грызун другого вида, а именно rattus bibliothecae, известный в народе как библиотечная крыса