Ночью Альма пыталась понять, сколько здесь других женщин. Закрыв глаза, она пересчитывала их по дыханию и всхлипам.

Теперь, в полумраке, она различает всех. Пятьдесят женщин. Они ложатся на пол посменно или жмутся друг к другу на мостках, делящих невысокое пространство пополам. Многим всё равно приходится сидеть. Они стараются дышать поверх других и не закрывают глаз, чтобы казалось, что ещё живут.

– Прислушайся. Слышишь?

Сидящая рядом высокая женщина заговаривает с Альмой.

– Слышишь этот звук?

На нижней палубе столько разного шума, что Альма не знает, о чём именно речь.

– Этот лязг железа. Слушай.

Альма напрягает слух.

– Да, слышу.

– Мужчины – прямо за стенкой. У них на ногах цепи. Их сковали по двое.

– Откуда ты знаешь?

– Я здесь уже больше двух лун. Я была первой. Сидела с женщинами там, сзади. Вчера меня перевели сюда, чтобы отделить от остальных. Они думают, я не пойму язык игбо, на котором говорят девушки с Бонни. Но мы все понимаем друг друга, когда захотим.

Альма смотрит на неё. Она высокая и красивая. Держит голову прямо. В лице угадывается былая округлость.

Так значит, можно оставаться живой.

– Куда нас везут?

– Никто не возвращался, чтобы рассказать об этом.

Женщина улыбается. Значит, можно улыбаться.

– Почему тебя увели от остальных?

– Белые меня боятся.

Она сказала это без гордости, скорее с удивлением. Как можно наводить страх лишь голыми руками и широко открытыми глазами?

– Я попала на корабль первой. А ты – последней.

Она даёт понять, что это совпадение их сближает. И берёт Альму за руку.

– Я хочу есть, – говорит Альма после долгого молчания.

– Надо ждать. В плохую погоду нас не выводят наружу. Спускают немного еды прямо сюда.

Альма слышит, что лязг цепей усилился. Должно быть, мужчины просыпаются – хотя и не спали – и пытаются как-то обозначить наступление дня, двигаясь немного, перебрасываясь парой слов, заполняя утро обыденным шумом.

– Моего мужчины нет на корабле, – говорит та женщина. – Так лучше. Я могу представлять, что он свободен.

– Я здесь, но я свободна, – говорит Альма.

Женщина улыбается и крепче сжимает ей руку.

– Ты свободна?

Ни за что на свете Альма не скажет иначе.

– Да.

– Это хорошо.

Они немного молчат.

– Я ищу одного мальчика, который потерялся, – говорит Альма. – Младше меня.

– Детей держат сзади, вместе с женщинами. Но их там совсем мало. Я видела только трёх мальчиков.

– Кого-то из них зовут Лам?

– Мы не знаем имён. Они дают нам имена, которых нет. Меня белые зовут Евой.

– Евой, – повторяет Альма.

– Не говори это имя. Я не хочу, чтобы они пачкали моё настоящее. Пусть зовут меня как хотят. Но ты – не произноси его.

– Как тебя зовут?

– Может, я скажу тебе однажды. Это всё, что у меня осталось.

– Послушай, – говорит Альма. – Я знаю, что люди в пироге привезли вчера ребёнка.

Женщина не отвечает.

– Это мой брат, – прибавляет Альма.

Женщина трясёт головой, как будто ничего не слышит.

– Скажи мне, где он.

– Ни одного ребёнка вчера не привозили, – говорит она очень печально. – Я ещё была с теми, кто сзади. Я бы увидела.

Альма, сдерживая слёзы, повторяет:

– Вчера сюда прибыл мальчик. Мой младший брат.

– Это ты прибыла вчера. Что уже немало. Был ещё мужчина, чуть раньше. И шесть слоновьих зубов. Всё.

Молчание.

– Они привезли его сюда, – повторяет Альма.

– Три дня назад привели последних женщин с Бонни. Все они тут, с нами. Потом был мужчина, про которого я сказала. И ты.

У Альмы перехватывает горло. В погребе ни звука. Все невольницы слушали их разговор. Сидящая в глубине юная девушка говорит от себя:

– Ты должна верить той, кого белые зовут Евой. Мы видели только человека, которого завели на корабль до тебя. Мы ещё были снаружи. Очень высокий мужчина.

– Да! – вскрикивает Альма. – Всё правильно, Лам был с ним! Великан с отрезанным ухом!

Альма едва выпрямилась, но уже чувствует макушкой потолок. Она садится обратно, в позу невольников.

– Великан был один, – говорит девушка в глубине погреба.

Альма закрывает уши руками. Она не верит этим женщинам. Охотничьим инстинктом она почуяла на корабле чьё-то родное присутствие. Сразу, едва забралась на него. Даже сквозь смрад смерти она чует запах их долины, их семьи. Где-то на борту есть частичка долины Изейя. Лам где-то здесь.

Отняв от ушей ладони, она слышит, как женщины продолжают говорить между собой:

– Они купили великана, – звучит чей-то голос, – потому что он высокий и силы в нём на четверых. Но обычно они не берут, если что-то не так с лицом, если хромаешь, если нет зуба или уха…

– А ты сама, – спрашивает другой голос из тени, – купила бы под масло или соль горшок с щербинкой или с отбитой ручкой?

Все молчат. Можно представить, что кто-то смеётся в темноте. Можно представить, как некоторые жалеют, что не сломали давным-давно зуб: тогда они были бы дома и могли улыбаться как прежде. Даже выпади все зубы до единого, они всё равно были бы счастливы стоять в родных дверях и улыбаться рассвету. Или, по крайней мере, не плакать в этой могиле.

– Я бы купила его, твой щербатый горшок, – говорит вдруг та, кого белые зовут Евой. – Купила бы, потому что всё, что живёт, всегда с трещиной.

И снова все молчат, ещё задумчивей.

– Что они с нами сделают? – шепчет кто-то.

– Никто не возвращался, чтобы рассказать об этом.

Первые три дня женщины ни разу не видят дневного света. Однако шторм начинает стихать. Наконец с наружной стороны открыли ставенку, скрывавшую крохотную отдушину. Теснящиеся в погребе невольницы по очереди пробираются к ней подышать и унять морскую болезнь, от которой страдают то одна, то другая. Они не жалуются. Потому что знают, что рядом, за переборкой, каждый мужчина прикован к соседу и те, кто болен, не могут переползти, не потянув за собой другого, а тот подчас ещё слабее их.

Каждое утро двойная деревянная крышка люка на несколько секунд открывается над головами женщин и в неё спускается таз с варевом из бобов и риса. Они едят прямо оттуда, деревянными ложками, которые повесили им на шеи. Когда матросы забирают таз и пустой кувшин из-под воды, кто-то должен подняться с жестяными бадьями, которые служат для ночных нужд. Одна из женщин взбирается по лестнице. Выходит наружу, как посланница из ада. Она оказывается на палубе, в слепящем свете. И, опорожняя бадьи за борт, смотрит вокруг.

Когда она спускается, все невольницы ждут её.