как узнают ее показатели.

– А это что-то новое? – спросила медсестра. Она указала на дырку на месте отсутствующего бабулиного зуба, которая была видна всем, потому что ее рот был открыт во сне.

– Она танцевала, – ответила я. – В Калифорнии.

– Ах! – сказала медсестра. Она это записала и спросила меня, все ли со мной в порядке и не хочу ли я кому-нибудь позвонить. Она спросила, есть ли у меня родители или только бабуля. Бабулины глаза оставались закрытыми.

– У меня есть все, – сказала я, – да.

Я кивнула. Медсестра сказала, что мне нужно купить пончик и позвонить родителям.

Мама не впала в буйство. Она была спокойна. Я сказала ей, что мы пораньше вернулись домой, в западную больницу Торонто, потому что у бабули случился сердечный приступ или что-то в этом роде. Мама сказала:

– Хорошо, дорогая, послушай. Я буду через пятнадцать минут. Почему бы тебе не купить себе пончик или что-нибудь типа того.

Я повесила трубку и побрела по коридору. Я вошла в огромную уборную, но в ней был только один унитаз и поручень, за который можно было держаться. Я села на унитаз не затем, чтобы им воспользоваться, и вцепилась в поручень. Где, черт возьми, мне найти пончик и какой от него толк? Я висела на поручне и все сидела и сидела на унитазе. Голова постоянно падала вниз и снова поднималась. Я не могла это контролировать, как бабуля. Потом в туалете оказалась мама и какой-то человек с четырьмя тысячами ключей на кольце. Человек сказал:

– Вот она, мамаша!

– О боже, – сказала мама. Она бросилась ко мне. – Боже мой, они не знали, где ты.

– Я пошла за гребаным пончиком! – сказала я. И заснула сидя на унитазе. Я вскочила. Не хотела, чтобы меня нашли вырубившейся в туалете, как знаменитость в депрессии. Мама схватила меня, прижала к стене и обняла, а человек с ключами сказал:

– Хорошо, я оставлю вас тут ненадолго, но это туалет для инвалидов, поэтому рано или поздно вам придется его покинуть, друзья мои.

Горд был зажат между мной и мамой. Мы были так счастливы оказаться вместе. Я так счастлива, что мама здесь. Я серьезно. Это было настоящее чувство. Калифорния изменила меня, чуваки.

Мы с мамой побежали по коридору к бабуле. Мама придерживала свой гигантский живот одной рукой. Я держалась за другую ее руку. Мы все были связаны друг с другом, как поисковая группа. Когда мы вошли в ее палату, бабуля не спала и разговаривала с медсестрой. Она рассказывала о Калифорнии.

– Ой! – сказала она. – Entrez! Entrez! Bienvenue![49] Мне сказали, что ты пошла за пончиком!

Потом нам пришлось рассказать маме обо всем, что было в Калифорнии, за исключением той части, где бабуля ездила за рулем. Мы с мамой сели по бокам от нее. Мама была на хорошей стороне бабули, поэтому она могла держать ее за руку, а я положила руку на мягкий бабулин живот. Я старалась не давить на него, чтобы моя рука отскакивала. Я видела, как рука подскакивает на ее животе, когда бабуля смеялась. Мама пыталась говорить о серьезных вещах, но бабуля хотела говорить только о том, что казалось ей забавным: например, как я потеряла контроль над ее инвалидным креслом и она разогналась и врезалась в стенд магазина «Боди Шоп», – или о том, что она считала красивым. Например, о том, как Лу обнимал ее в лодке, чтобы она не упала за борт. А потом она вернулась к разговору о забавном: о том, как она упала в доме престарелых из-за того, что слишком высоко задрала ногу. Я ткнула маму, чтобы она улыбнулась.

Рассказывая эту историю, бабуля так смеялась, что с поста медсестер пришла медсестра, чтобы сказать нам, что мы в больнице.

– Что она сказала? – спросила бабуля.

– Она сказала, что мы в больнице, – сказала я бабуле.

– Какого черта?

– Она сказала, что мы в больнице! – крикнула я бабуле.

– Боже, я бы с удовольствием выпила чашечку кофе. Маленькую чашечку черного кофе.

Бабуля говорила, а я смотрела, как мама смотрит на бабулю. Я долго за ней наблюдала.

– Ты сильная, – сказала я. Мама повернулась, чтобы посмотреть на меня. – Так все говорили в Калифорнии.

– Правда, Суив? – она не знала, что сказать. Я подумала, что она сейчас расплачется и ей придется сморкаться целую вечность. – Правда? – повторила она.

Я кивнула. Ее лицо покраснело. Она попыталась скрыть, как ей приятно быть сильной, и сделала глупое лицо. Но я знала, что она сильная и счастливая. Моя рука отскакивала от бабулиного живота десять раз за одну минуту, и каждый раз я осторожно возвращала ее обратно. Если твоя бабуля смеется так сильно, что твоя рука, которая лежит у нее на животе, отскакивает десять раз за одну минуту, сколько раз она отскочит от ее живота за год? Пять миллионов двести пятьдесят шесть тысяч раз.

Потом мама рассказала нам о своей пьесе. Я поняла, что она считает, что режиссер мудак. В целом она просто ненавидит режиссеров. Зато ей очень нравится ее дублерша.

– Значит, помощница режиссера больше на тебя не злится? – спросила я.

– Нет, думаю, она снова разозлилась, – сказала мама. – Она сперва перестала злиться на меня, но теперь опять начала.

Несколько медсестер вошли в бабулину палату и стали возиться с разными штуками. Они разговаривали с бабулей недостаточно громко, поэтому нам с мамой приходилось все время повторять все, что они говорили.

– Она сказала, что мне принесут бутерброд и чашку кофе? – спросила бабуля.

– Они ждут койку в кардиологии! – сказала я. Бабуле было нельзя ни есть, ни пить, но она все время предлагала мне сто баксов, чтобы я принесла ей черный кофе. Медсестры надели бабуле на лицо очередную кислородную маску, чтобы заставить ее замолчать. Это шутка. Но разговаривать она перестала. Она закрыла глаза. Мама разгадывала кроссворд.

– Еще раз, кто написал «Гроздья гнева»? – спросила она.

– Откуда, черт возьми, мне знать! – сказала я. – Погугли!

Мама сказала: нет, ее правило для кроссвордов – не гуглить.

– Почему я не могу вспомнить имя этого мужика? Это же безумие!

– Все твои мозги достались Горду, – сказала я.

– Это так! – согласилась она.

– А когда там была я, все твои мозги достались мне?

– Конечно.

– Ой, а потом ты отрастила еще один мозг, чтобы отдать его Горду?

– Именно это я и сделала, дорогая!

– Итак, у меня твой старый мозг, у Горда твой новый мозг, а у тебя нет мозга. Пока не вырастишь еще один.

– Джон Стейнбек! – закричала