под ногами и не имеет никакого общества, к которому он мог бы присоединиться в качестве желанного, полноправного члена. У христианских соотечественников ни его личность, ни его труды не могут рассчитывать на справедливую оценку, не говоря уже о покровительстве, а связь с еврейскими соотечественниками он потерял. Он чувствует, что свет ему опостылел, он не видит места, где мог бы встретить сердечную теплоту и участие в тех случаях, когда он в них нуждается.

Вот в чем заключается моральная еврейская нужда, которая горше материальной, так как ее испытывают более развитые, более гордые и более чувствительные натуры. Эмансипированный еврей лишен опоры, неуверен в своих отношениях с окружающими, боязлив в соприкосновении с незнакомыми, недоверчив к сокровенным чувствам даже своих друзей. Он тратит свои лучшие силы на подавление и искоренение или, по крайней мере, тщательное скрывание собственной личности из опасения, чтобы она не была признана еврейской; он никогда не испытывает чувства удовольствия вполне проявить свою индивидуальность, быть самим собою как в мыслях и ощущениях, так и в интонации голоса, в моргании глаз, в жестикуляции рук. Изнутри он изуродован, снаружи неестественен и, вследствие этого, всегда смешон и производит отталкивающее впечатление на всякого человека с более возвышенным эстетическим чувством, как все неправдивое.

Лучшие евреи Западной Европы стонут под тяжестью этой нужды и ищут спасения и облегчения. В них нет более веры, которая дает терпение переносить всякое страдание, так как видит в нем испытание со стороны карающего, но все же любящего Бога. В них нет более надежды, что придет Мессия и в один чудесный день даст им славу и величие. Некоторые ищут спасения в отпадении от еврейства. Но расовый антисемитизм делает, конечно, такой план спасения мало целесообразным. Да и вообще это не служит рекомендацией для прибегающих к такому средству, которые ведь большей частью неверующие — о меньшинстве истинно верующих я, конечно, не говорю, — когда они вступают в христианское общество путем богохульной лжи. Во всяком случае, подобным путем возникает новое марранство, которое несравненно хуже старого. Старое марранство имело в себе идеалистическую черту тайной и страстной жажды истины, душераздирательного угрызения совести и раскаяния; оно часто само искало искупления и очищения в самоотвержении и добровольном мученичестве. Новые же марраны отделяются от еврейства с гневом и озлоблением, но в глубоких тайниках своей души, хотя и бессознательно для них самих, они вносят вместе с собою и в христианство свое собственное унижение, собственную бесчестность и ненависть, принудившую их ко лжи. Я прихожу в ужас при мысли о будущем развитии этого поколения новых марранов, не имеющего нравственной поддержки ни в какой традиции, дух которого отравлен враждой к собственной и чужой крови, самоуважение которого уничтожено непрерывно гнетущим сознанием своего ложного положения.

Другие надеются найти спасение в сионизме, в котором они усматривают не осуществление мифического обета Библии, а путь к существованию, в котором еврей находил бы наконец те простейшие и элементарнейшие жизненные условия, которые для всякого еврея обоих миров представляются чем-то само собою понятным, а именно — прочную общественную опору, благосклонную окружающую среду, возможность применять все свои органические силы к развитию своей истинной личности вместо того, чтобы в ущерб самому себе злоупотреблять этими силами для ее подавления, фальсифицирования или маскирования. Третьи, наконец, возмущающиеся ложью марранов и слишком тесно сросшиеся со своим отечеством для того, чтобы не считать чересчур суровым и страшным то отречение, которое заключает в своем конечном выводе сионизм, бросаются в объятия самых диких революционных движений, руководствуясь туманной задней мыслью, что с уничтожением всего существующего и с установлением нового мирового строя ненависть к еврейству, может быть, не оказалась бы одною из тех драгоценностей, которые стоило бы извлекать из-под развалин старого строя для переселения в новый.

Такова физиономия Израиля на исходе девятнадцатого столетия. Выражаясь одним словом, можно сказать: евреи в большинстве своем представляют племя гонимых бедняков. Будучи трудолюбивее и находчивее среднего типа европейцев, еврей обречен на бедственное существование вследствие того, что ему не разрешено свободно пользоваться своими силами. Одержимый неутолимой жаждой знания, он видит себя оттолкнутым от рассадников просвещения и является в этом отношении истинным Танталом нашего немифического времени. Одаренный необычайной силой, постоянно вновь выбрасывающей его из тех тинистых глубин, в которые его погружают и хотят зарыть, он разбивает себе череп о толстый ледяной покров ненависти и презрения, распластанный над его головой. Будучи общественным существом, как никакое другое, общественным существом, которому даже и религия рекомендует в качестве благого и богоугодного дела обедать втроем и молиться в обществе десяти, он исключен из нормального общества, общества своих соотечественников и обречен на трагическое одиночество. Его обвиняют в стремлении пробираться вперед, а он стремится к превосходству только потому, что ему отказывают в равенстве. Его упрекают в чувстве солидарности со всеми евреями земного шара, а несчастие его в том и состоит, что он при первом приветливом слове эмансипации до последних следов вырвал из своего сердца всякую еврейскую солидарность, чтобы очистить место для исключительной любви к своим соотечественникам. Оглушенный градом антисемитских обвинений, он начинает сомневаться в себе самом и часто близок к тому, чтобы действительно считать себя физическим и нравственным чудовищем, каким его изображают его смертельные враги. Нередко приходится слышать, как он бормочет про себя, что ему следовало бы поучиться у врага и излечиться от недостатков, в которых его упрекают, а того он не принимает во внимание, что антисемитские жалобы для него совершенно бесполезны и никакого значения иметь не могут, так как они не являются критикой действительно наблюденных недостатков, а следствием того психологического закона, по которому дети, дикари и злые глупцы делают ответственным за свои недуги существа и вещи, к которым они питают неприязнь. В эпоху черной смерти обвиняли евреев в отравлении колодцев; ныне аграрии обвиняют их в понижении цен на хлеб; ремесленники делают их виновниками уничтожения мелкого производства; консерваторы считают их принципиальными противниками правительства; там, где евреев нет, виновниками тех же зол считают другие группы населения, к которым питают ненависть, преимущественно чужестранцев, а иногда и туземное меньшинство, секты или общества. Этот антропоморфизм чувств недовольства ровно ничего не говорит против обвиняемых; он доказывает лишь, что обвинители ненавидели их уже тогда, когда начали страдать и выбрали их козлом отпущения.

Картина была бы неполной, если бы я не прибавил к ней еще одну черту. Существует сказка, в которую верят даже серьезные и просвещенные люди, вовсе не считающиеся антисемитами; она утверждает, будто евреи господствуют и