воздерживалась от формального уничтожения существовавших правовых ограничений для нехристиан до тех пор, пока англичане в общественной жизни за период целого человеческого поколения не делали никакого различия между христианами и евреями. Великая нация с чрезвычайно интенсивной умственной жизнью, естественно, не может оставаться чуждой какого бы то ни было умственного движения времени, хотя бы такое движение имело все признаки заблуждения. Вот почему в Англии кое-где наблюдается антисемитизм. Но он там имеет лишь характер подражания континентальной моде и выставляется напоказ простаками из желания пофрантить и пооригинальничать им как чем-то новым, привезенным из заморских стран. В общем же вы найдете, что обильный фактами и цифровыми данными доклад нашего английского референта является наиболее утешительным из всех, которые нам предстоит выслушать.

Эмансипация совершенно преобразовала характер еврея и превратила его в другое существо. Бесправный еврей доэмансипационного периода был чуждым среди народов, но он нисколько не считал нужным восставать против такого порядка вещей. Он чувствовал себя принадлежащим к особому племени, не имеющему ничего общего с коренным населением страны. Он не любил предписанного законом желтого кружочка на верхней одежде, долженствовавшего свидетельствовать о его еврейском происхождении, потому что этот кружочек представлял собою формальный призыв к черни о совершении над ним насилия и заранее давал официальное оправдание этим насилиям, но добровольно он подчеркивал свою своеобразность гораздо сильнее, чем это могло делать желтое пятно. Где власти не запирали его в гетто, он сам себе устраивал его. Он хотел жить только в среде своих, а с христианским населением не иметь никаких сношений, кроме деловых. В слове «гетто» звучат ныне верхние тоны позора и унижения, но народный психолог и историк культуры сознает, что гетто, в каких бы целях оно ни устраивалось народами, считалось евреями не темницей, а убежищем. Мы будем вполне близки к исторической истине, если скажем, что только гетто доставило евреям возможность пережить все ужасные преследования средних веков. В гетто еврей находил свой мир; оно служило для него верным убежищем и имело духовное и нравственное значение родины; здесь были его соплеменники, среди которых он хотел, да и мог иметь вес; здесь существовало общественное мнение, расположение которого было целью честолюбия, а его пренебрежение или недовольство — наказанием за недостойные поступки; здесь ценились все специфические еврейские свойства, и путем особенного развития этих свойств можно было вызывать удивление, служащее столь сильным поощрением для человеческой души. Какое дело было еврею, если вне гетто презиралось то, что внутри его прославлялось? Мнением вне стоящих никто не интересовался, так как это было мнение невежественных врагов. Все стремления были направлены на то, чтобы нравиться своим братьям, и их благоволение давало жизни достаточное содержание. Таким образом, в нравственном смысле евреи гетто жили полной жизнью. Их внешнее положение было необеспеченное, часто подвергалось даже большим опасностям, но внутренне они всесторонне развивали свою индивидуальность и не имели в себе ничего отрывочного. Они были вполне гармоничные люди, у них имелись налицо все элементы, необходимые для нормального существования общественного человека. И они вполне сознавали все значение гетто для их внутренней жизни: у них была лишь одна забота, как бы побольше обеспечить его существование с помощью невидимой ограды, которая была еще толще и выше окружавших его каменных стен. Все еврейские обычаи и привычки бессознательно преследовали одну исключительную цель — поддержание еврейства путем его обособления от других наций, культивирование еврейской общности, непрестанное внушение каждому отдельному еврею, что он пропал, отказываясь от своей своеобразности. Это стремление к обособлению было источником всех ритуальных узаконений, которые в уме заурядного еврея отождествлялись с самым понятием о религии, равным образом многие чисто внешние, часто даже случайные отличительные признаки в костюме и обиходе, с течением времени прочно укоренившись в еврействе, окружались ореолом религиозной святости, чтобы сообщить им этим еще большую прочность. Кафтан, пейсы, меховая шапка, жаргон и т. п. не имеют, очевидно, ничего общего с религией, а между тем евреи Востока уже недоверчиво считают началом отпадения от веры, когда их единоплеменник одевается по-европейски и правильно изъясняется на каком-либо языке; они находят, что он порвал этим узы, связывавшие его с соплеменниками, а по их мнению, одни эти узы способны поддерживать связь с обществом, без которой индивид не может сохраняться долго ни духовно, ни нравственно, а под конец и физически.

Такова была психология еврея гетто. Но вот последовала эмансипация. Закон уверил евреев, что они полноправные граждане их родной страны. На первых порах этот закон несколько воодушевлял и тех, которые его установили, и со стороны христиан последовали проявления теплой сердечности, разъяснившие закон. Еврей, отуманенный всем случившимся, поспешил сжечь свои корабли. Он ведь имеет уже другую родину, гетто ему более не нужно; ему есть уже где приткнуться и нет больше надобности ютиться около своих единоверцев. Его инстинкт самосохранения немедленно и всецело приспособился к новым условиям существования. Раньше этот инстинкт был направлен на самое крайнее отчуждение, теперь он стремился к наиболее тесному сближению и уподоблению. Место спасительного стремления к противоположности заменила полезная подражательность. В течение одного или двух человеческих поколений, смотря по стране, успех был поразительный. Еврей мог думать, что он является таким же немцем, французом, итальянцем и т. д., как и всякий другой из его соотечественников; он черпал вместе с ними из одного и того же народного источника ту общественную жизнь, которая необходима для полного развития личности.

Но вот после дремотного состояния в течение от тридцати до шестидесяти лет, приблизительно два десятилетия тому назад в Западной Европе из глубины народной души вновь воспрянул антисемитизм и раскрыл перед глазами пораженного еврея его истинное положение, которого он раньше не сознавал. Он все еще имел право подавать свой голос при выборе народных представителей, но видел себя нежно или грубо удаленным из кружков и собраний своих христианских соотечественников. Он все еще располагал свободой передвижения, но всюду наталкивался на надписи, указывавшие ему, что «евреям вход воспрещен». Ему все еще предоставлялось право выполнять все обязанности гражданина государства, но права, переходящие за предел всеобщего голосования, права более возвышенные, предоставленные таланту и способностям, грубо отрицались за ним.

Таково нынешнее положение эмансипированного еврея в Западной Европе. Своей еврейской своеобразности он лишился, а народы указывают ему, что их своеобразности он не приобрел. Своих соплеменников он избегает, так как антисемитизм и его самого настроил против них, а соотечественники, к которым он хотел примкнуть, отталкивают его. Родину гетто он потерял, а страна, где он родился, отказывается быть ему родиной. Он лишен всякой почвы