перспективами замужества, семейной жизнью и сексуальной моралью, а не с работой или карьерой[709]. И, разумеется, чаще всего речь шла об их неоднозначном месте в послевоенном миропорядке, в то время как гендерная принадлежность как таковая оставалась незатронутой. Кстати, аналогичные трудности отличали не только женщин-фронтовичек, но и их ровесников-мужчин: их можно было назвать проблемами молодых и гордых ветеранов[710]. В своей знаменитой речи на встрече с женщинами, вернувшимися с фронта, член Политбюро и старый большевик Михаил Калинин обращал внимание именно на это: «Одно дело демобилизоваться, например, колхознику: у него целеустремленность – он идет в готовое место, там его ждет семья, жена, дети. Другое дело демобилизоваться 20–23-летней девушке, которая выполняла на фронте, по существу, первую серьезную работу в своей жизни. И к этой боевой работе она привыкла, несмотря на все ее трудности и опасности. До войны у большинства девушек-воинов не было самостоятельности – они учились и пришли, я не говорю об отдельных единицах, из-под крылышка матери, бабушки, отца, а здесь, на фронте, они стали самостоятельными. Эта самостоятельная жизнь продолжалась три-четыре года, сейчас она обрывается, и потому вполне естественно, что 90 % из вас волнуются, какова будет новая жизнь, что она вам готовит»[711].

Примечательно, что умудренный партийный патриарх предпочитает говорить не о конфликте гендерных ожиданий, а о сбившихся стадиях жизненного цикла: война внезапно поставила вчерашних подростков в положение взрослых. Этот внезапный переход, вероятно, оказывался более болезненным именно для женщин, поскольку в юношеском возрасте они располагали гораздо меньшей самостоятельностью, чем их сверстники-мужчины; тем не менее он заметно отражался и на мужчинах. Для особо опекаемых дочерей уход на фронт оборачивался подлинным переворотом – именно так было с девушкой, мать которой «не отпускала ее без провожатого к бабушке, мол, еще маленькая, а через два месяца эта „маленькая“ ушла на фронт». Она «стала санинструктором, прошла с боями от Смоленска до Праги. Домой вернулась в 22 года, ее ровесницы еще девочки, а она уже была пожившим, много видевшим и перечувствовавшим человеком»[712].

Эти уверенные в себе и гордые собой молодые воительницы и воины вернулись в мирную жизнь, не имея квалификаций, которые позволяли бы и дальше «жить по-взрослому». Им приходилось отступить на более раннюю стадию жизненного цикла: сначала приобрести профессию и только потом снова вернуться к «самостоятельной жизни» взрослого человека. И женщины, и мужчины, пришедшие с войны, в равной мере делили сложнейшую проблему несоответствия своих ожиданий той реальности, которая формировалась выпавшими на их долю резкими переходами между стадиями личностного развития. Наибольшие трудности в адаптации к гражданской жизни испытывали самые молодые ветераны, родившиеся в 1923–1927 годах. Они «отправились на фронт прямо со школьной скамьи, не имея возможности приобрести какой-либо профессиональный опыт. Война была их профессией, их единственной компетенцией было умение владеть оружием и сражаться»[713].

Эти проблемы усугублялись тем, что к 1947–1948 годам, когда происходила демобилизация этих возрастных групп (см. таблицу 1.1), в стране не хватало позиций, которые они могли бы занять. По этой причине молодые офицеры с присущими им большими амбициями превратились в настоящую головную боль для местных чиновников. Так, весной 1947 года власти Ивановской области сообщали о «значительных затруднениях», связанных с устройством «кадровых офицеров и молодежи, призванных со школьной скамьи» и не имевших гражданской профессии[714]. В тот же период обеспечение работой офицеров, не обладавших гражданскими квалификациями, стало «узким местом» и для Куйбышевского городского совета[715]. В Московской области поиск рабочих мест для этой группы проходил «особенно неудовлетворительно»[716]. И если для местных чиновников речь шла в основном об административной проблеме, то для самих молодых офицеров, согласно их письмам в газету «Красная звезда», это оказывалось серьезным препятствием, не позволявшим достичь уровня жизни, «более или менее удовлетворительного в материальном отношении»[717]. Более того, понижение социального статуса влекло и психологические издержки. Фронтовики, увенчанные государственными наградами, были возмущены необходимостью возвращаться за школьную парту или проходить профподготовку – вместо того чтобы сразу получить хорошую должность[718]. Один из ветеранов поделился со мной личной историей своего командира: страдая от унижения из-за собственной неспособности найти «подходящую» работу, тот превратился в хронического алкоголика[719].

Таким образом, одной из ключевых причин, которые затрудняли адаптацию вернувшихся с фронта бойцов, оказывался разрыв между ожиданиями, подкрепляемыми достигнутым в армии социальным статусом (той самой «самостоятельностью», о которой говорил Калинин), и возможностями поддержания этого статуса после демобилизации. В какой-то степени, вероятно, указанная проблема больше касалась ветеранов-мужчин, нежели их сверстниц-женщин: последние редко достигали высоких воинских званий[720], что явно облегчало для них последующее привыкание к гражданской жизни. Тем не менее доминирующие гендерные установки зачастую также ставили их в невыгодное положение, поскольку военная служба прививала женщинам вкус к определенным «мужским» профессиям.

Медсестры, которые стремились стать хирургами, были одной из таких групп. Их чаяния даже нашли отражение в послевоенной беллетристике. В повести Жанны Гаузнер «Вот мы и дома…», опубликованной в 1947 году, рассказывается история фронтовой медсестры Таи Далецкой. Настоящая фронтовичка, коротко подстриженная, гордая и самоуверенная, она возвращается с войны с орденом Красной Звезды. Ее виды на новую жизнь ясны и амбициозны: не мешкая, за одно лето, она планирует стать хирургической медсестрой профессора Баринова – светила, работающего в главной больнице ее родного города. В то же время она готовит себя и к продолжению обучения: может быть, размышляет девушка, ей удастся в будущем году поехать в Ленинград, где живут родственники, и поступить в мединститут. Но с самого начала реализации этих намерений мешают гендерные условности. Суровая главврач отказывается назначить ее ассистенткой профессора Баринова, вместо этого предлагая Далецкой место детской медсестры. Тая возражает: «Товарищ главврач, я демобилизованная. Я знаю дисциплину. Но ведь здесь тыл. Вернее, сейчас уже не военное время. Я не умею обращаться с детьми, и у меня [хирургический] стаж». Главврач не впечатлена – и отвечает словами, адресованными, по сути, всем ветеранам: «Товарищи, вы должны понимать положение вещей, а не только руководствоваться своими пожеланиями». Это сильно расстраивает Таю: с фронтовиками, по ее мнению, «так не разговаривают». «Я все равно хочу получить эту работу», – говорит она себе и отправляется в горисполком, но и там ее ждет неудача. Председатель, как и главврач, тоже женщина, говорит девушке, что она нужнее в яслях – и точка. А ее желание работать по специальности просто никого не интересует. Тая обращается в райком партии, но опять безуспешно. В итоге, поскольку это все-таки повесть, созданная