Эти одиннадцать, в прошлом революционеры, вели справедливую войну против ныне свергнутого правого диктатора, и они отказались молчать, когда левый тоталитарный режим предал их революцию. Наверняка они владели очень ценной информацией. И это было важнее жизни других индейцев, — по крайней мере, в Вашингтоне считали так.

Взвод Джека добрался до Института братства, располагавшегося в сельской местности на границе джунглей. Если забыть о названии, институт был обычным концлагерем — площадка, огороженная колючей проволокой, вышки охраны. За огороженным периметром стояло два здания: двухэтажное бетонное сооружение, откуда местные власти управляли районом, и ветхая деревянная казарма, где размещалось шестьдесят солдат.

Вскоре после полуночи взвод рейнджеров тихо занял намеченные позиции и нанес минометный удар по казарме и бетонному зданию. За этой атакой последовала короткая рукопашная схватка. Через полчаса после того, как прозвучал последний выстрел, индейцы и другие пленные — Джек в жизни не видел такой радости на лицах людей — построились в колонну и двинулись к границе, что была в пятнадцати милях от лагеря.

Двое рейнджеров погибли, троих ранили.

Рейф Эйкхорн, командир взвода, вел колонну и отвечал за безопасность по флангам, а Джек должен был идти сзади с тремя рейнджерами, обеспечивая порядок при выходе из лагеря последних пленников. Ему также поручили собирать информацию о допросах, пытках, убийствах индейцев и местных крестьян. К тому времени, когда он и трое его людей покинули Институт братства, они были в двух милях от колонны мискито.

Хотя Джек и его люди шли быстрым шагом, они так и не догнали свой взвод. Светало, до границы с Гондурасом оставалось несколько миль, когда вертолеты вражеской армии, словно большие черные осы, зависли над деревьями и из них десантировались солдаты. Те бойцы, что ушли вместе с индейцами, выбрались на свободу, а Джека с товарищами схватили и доставили в лагерь, похожий на Институт братства. Это место было еще хуже концлагеря и официально нигде не значилось. Правящая клика не признавала существования этой адовой дыры в новом рабочем раю, как и того, что в ее стенах заключенные подвергались чудовищным пыткам. В истинно оруэлловских традициях у четырехэтажного комплекса с камерами и пыточными помещениями не было названия, а потому его как бы не существовало.

Внутри этих безымянных стен, в камерах без номеров, Джека Твиста и трех других рейнджеров подвергали психологическим и физическим пыткам, беспощадным унижениям, мучили голодом, постоянно угрожали смертью. Один из них умер. Другой сошел с ума. Только Джек и его близкий друг Оскар Уэстон старались сохранить жизнь и рассудок на протяжении всех одиннадцати с половиной месяцев заточения…

И вот теперь, восемь лет спустя, Джек сидел в Коннектикуте, на вершине горки, спиной к камню, в ожидании «гардмастера», слушая звуки и вдыхая запахи, не имевшие отношения к этому ветреному зимнему вечеру. Он слышал стук сапог в бетонных коридорах. Обонял вонь переполненного помойного ведра — других унитазов в камерах не было. Слышал жалобный крик очередного бедолаги, которого тащили из камеры на новую встречу с палачами.

Джек глубоко вдыхал прохладный коннектикутский воздух. Его редко беспокоили дурные воспоминания о том времени и безымянном месте. Чаще его преследовало то, что случилось с ним после побега, то, что случилось с его Дженни, пока он отсутствовал. Против общества его настроили не столько страдания, перенесенные в Центральной Америке, сколько события, последовавшие за этим.

Он увидел свет фар еще одной машины и поднял бинокль ночного видения к глазам. На сей раз это был бронированный «гардмастер».

Он посмотрел на часы: 9:38. Всё по расписанию, как и в предыдущие дни недели. Несмотря на завтрашние праздники, фургон шел привычным маршрутом. Система безопасности «гардмастера» была предельно надежной.

На земле рядом с Джеком лежал кейс. Джек поднял крышку. Цифровой сканер с голубыми символами был настроен на частоту открытой радиосвязи «гардмастера» с диспетчером компании. Даже с таким современным оборудованием Джеку потребовалось три ночи, чтобы вычислить частоту радиосвязи фургона. Он увеличил силу звука на своем приемнике. Раздался треск, шипение помех. Наконец он был вознагражден — в эфире происходил радиообмен между водителем и диспетчером.

— Три-ноль-один, — сказал диспетчер.

— Олень, — ответил водитель.

— Рудольф, — сказал диспетчер.

— Крыша, — ответил водитель.

И снова фоновый шум помех — треск и шипение.

Диспетчер начал обмен, назвав номер машины. Остальное было паролями и отзывами этого дня, подтверждавшими, что триста первый идет по расписанию и с ним все в порядке.

Джек выключил приемник. Подсветка погасла.

Бронированный транспорт проехал менее чем в двух сотнях футов от его позиции на холме, и Джек повернулся, чтобы посмотреть на его уменьшающиеся габаритные огни.

Он удостоверился, что «гардмастер» ходит по расписанию, и больше не собирался возвращаться в эти поля до операции, намеченной на субботу, 11 января. Ему предстояло потратить немало времени на планирование.

Обычно планирование доставляло ему почти столько же удовольствия и удовлетворения, сколько совершение преступления. Но, покинув холм и направившись на юго-запад, где на тихой улочке он оставил свою машину, Джек не чувствовал ни восторга, ни подъема. Он терял способность получать удовольствие хотя бы от предвкушения.

Он менялся, неизвестно почему.

Приближаясь к первым домам, возвышавшимся к юго-западу от холма, он почувствовал, что вечер стал светлее, и оглянулся. Полная луна поднялась над горизонтом, такая огромная, что казалось, она вот-вот ударится о землю; иллюзия громадности создавалась необычной перспективой, возникавшей в начале восхождения земного спутника. Джек резко остановился и замер, закинув назад голову и глядя на светящуюся лунную поверхность. Его пронзил внутренний холодок, никак не связанный с зимой.

— Луна, — тихо сказал он.

От звука собственного голоса, произнесшего это слово, Джека пробрала сильная дрожь. Необъяснимый страх забурлил в нем. Его охватило иррациональное желание — бежать прочь, спрятаться от луны, словно сияние было разъедающим и грозило, как кислота, растворить его, пока он купается в этом свете.

Порыв прошел через минуту. Он не мог понять, почему луна вдруг вызвала у него такой ужас. Все та же древняя и знакомая луна, воспетая в любовных песнях и романтических стихах. Странно.

Он продолжил свой путь. Нависающий над ним лунный лик все еще вызывал у него беспокойство, и Джек несколько раз испуганно оглядывался.

Но вот он сел в машину, доехал до Нью-Хейвена, свернул на девяносто пятую автомагистраль, и странное происшествие отступило на задний план. Он опять погрузился в мысли о Дженни, своей впавшей в кому жене, чье состояние в канун Рождества волновало его больше обычного.

Позднее, у себя в квартире, стоя у большого окна с бутылкой «Бекса» в руке и глядя на огромный город, он исполнился убеждения, что от 261-й улицы до Парк-роу, от Бенсонхерста до Литтл-Неканет нет никого, кто в сочельник был так же одинок, как он.