Шрифт:
Закладка:
— Получается, реакция дочери — единственное, что вас останавливает, — продолжал между тем собеседник. — Вы её боитесь, поэтому и молчите, и разыгрываете счастливое семейство. Считаете это достаточной причиной для молчания?
Михаил покачал головой.
— Вы, случайно, не психолог? — хмыкнул он и кашлянул, услышав в ответ невозмутимое:
— Нет. Психотерапевт. Вершинин Сергей Аркадьевич*, будем знакомы. (*Герой также упоминается в книге «Ты меня предал»).
— Михаил Алмазов… — пробормотал Михаил, ощущая себя совершенно по-дурацки. Да уж, присел за столик к незнакомому человеку… Это надо же…
— Вы не волнуйтесь так, — улыбнулся Сергей Аркадьевич. — Вам моя помощь на самом-то деле и не нужна, психолога было бы достаточно. Но раз уж так случилось… Продолжим?
— Слушайте, — Михаилу внезапно стало весело, — но вы, наверное, в отпуске, а я тут со своими историями…
— Поверьте, Михаил, ваша история не такая уж и сложная. Вам просто нужно принять решение. И для того чтобы сделать это, уже есть все данные, мы их с вами даже разобрали только что.
— Всё равно это сложно, — поморщился Алмазов. — Не хочется делать дочери больно…
— Думаете, ваша ложь — это меньшая боль? Учитывайте тот факт, который вы только что признали, — Маша всё понимает. Значит, она понимает и то, что вы лжёте.
«Понимает, что вы лжёте»…
Эти слова буквально размазали Михаила по ближайшей стене, заставив задержать дыхание от неожиданного осознания…
Чёрт. А ведь действительно…
Глава 61
Оксана
Она не ожидала, что Михаил будет звонить каждый вечер. Да, он обещал это делать, но Оксана даже не надеялась — не потому, что не верила: она думала, ему будет просто не до неё во время отпуска. Семья, дети, да и дела фирмы никто не отменял — Оксана прекрасно знала, что шефа дёргают практически в любое время дня и ночи, сама пересылала ему важные письма почти каждые несколько часов.
Но он звонил. Спрашивал, как дела, рассказывал про свой отдых, не касаясь темы отношений — ни с женой, ни с Оксаной. Это было похоже на их разговоры на кухне — тёплые и душевные, они наполняли сердце тихой радостью и предвкушением чего-то волшебного. Словно Оксана была маленькой девочкой, верящей, что подарки приносит Дед Мороз, а не мама и папа.
Папа… Оксана, в отличие от матери, навещала отца в реанимации, где он лежал в окружении приборов и капельниц. Похудевший, постаревший и такой несчастный — краше в гроб кладут. Оксана в первый раз даже на мгновение пожалела, что пришла: видеть отца в подобном состоянии было невыносимо. И дело было не в физическом, а в моральном факторе — он был разбит. Раздавлен, уничтожен. Раньше отец, по-видимому, всё-таки надеялся со временем вновь сойтись с бывшей женой, но теперь, увидев её в компании с мужчиной — в новогоднюю-то ночь! — понял, что надеяться больше не на что. И это его добило.
Оксана не говорила с отцом ни о маме, ни о Иване Дмитриевиче. Ничего не рассказала она и о том, как ездила вместе с ними на дачу старшего сына Ивана Дмитриевича, знакомиться с новыми почти родственниками. Не хотела причинять боль, потому что ничего плохого об этой поездке поведать она не могла — только хорошее.
И сыновья Ивана Дмитриевича, и его невестки показались Оксане очень приятными людьми. Они приняли её с мамой спокойно, разговаривали вежливо и явно стремились к общению, но при этом не навязывались. Оксана ожидала, что будет чувствовать неловкость в чужой незнакомой семье, но эти ощущения умерли, толком и не родившись, — настолько комфортно оказалось в обществе родных Ивана Дмитриевича. А его внуки! С каким упоением Оксана с мамой играли с двухлетним Илюшкой и полугодовалой Кристиной — словами не передать, настолько это были милые и сладкие детишки. В их компании Оксанина мама расцвела, щеки разрумянились — она даже словно помолодела лет на десять. А сама Оксана, посмотрев в этот момент на Ивана Дмитриевича, увидела в его взгляде, направленном на её маму, огромную нежность. И желание заботиться, оберегать от тревог и горя.
Именно это и было нужно теперь матери, Оксана понимала. Но за отца было больно. Ей хотелось, чтобы он тоже кого-нибудь встретил, кто помог бы ему скрасить одиночество, но… если это и случится, то ещё очень нескоро.
А вот за маму было радостно, особенно когда Оксана наблюдала, как та возится с детьми. Наверное, маме было бы легче пережить развод дочери, будь у Оксаны ребёнок, но… всё же хорошо, что у неё с Колей нет ничего совместно нажитого, в том числе детей. Иначе избавиться от бывшего мужа было бы гораздо тяжелее.
Да, всё это Оксана не стала рассказывать отцу, но Михаилу рассказала. Удивительно, но ей хотелось делиться с ним мыслями и переживаниями. Наверное, потому что на каждую свою историю она получала искренний отклик. Это резко контрастировало с тем, что Оксана видела от Коли всю совместную жизнь, и теперь она удивлялась, как вообще могла с ним жить. Почему не замечала, что муж к ней равнодушен? Сейчас, с высоты прожитых без него лет и по сравнению с отношением Михаила, Оксана понимала, что была удобна бывшему мужу, только и всего. Удобна, как бывают удобны мягкие шерстяные носки, старые домашние тапочки, древняя куртка, протёртая по шву, которую носил ещё в институте и страх как не хочется выбрасывать. Расставаться со старыми вещами, к которым привык, вообще тяжело. Так и с людьми. Если человек, который рядом, удобен и комфортен, то хочется быть с ним, а все развлечения перевести в левый формат. Развлекаться можно и не дома, правильно же?
Иногда Оксана пыталась думать в таком контексте и об Алмазове с его женой, но… что-то у неё не клеилось. Наверное, потому что Оксана, в отличие от прежних баб Михаила, не тянула на «развлечение». Да и его поведение, особенно серьёзное отношение ко всем её словам, тоже не тянуло. Развлекаются всё же как-то иначе.
— Вчера со мной случилось забавное, — сказал Алмазов однажды вечером, позвонив ей перед сном. — Я встретил психотерапевта.
— Что? — удивилась Оксана и улыбнулась. — На лыжах вместе, что ли, катались?
— Нет, пили в баре. Он — кофе, я — коньяк.
— Миша… — простонала она, смеясь. Оксане с самого начала безумно нравилось называть Михаила вот так, по-простому, и даже смущения никакого не было. Только теплота. — Ну ты опять?
— Да. —
