— Я не курю, поэтому остался здесь, и мне хочется сказать вам, что я слышал весь ваш разговор, пока ел. И в отличие от этих социалистов Градов не люблю красных, как ваш дед. Меня зовут Лех Лясковецкий, и я — двоюродный брат Зигмунта, вашего соседа. Потанцуем?

Все в этот день было для нее необычным, к тому же от выпитого шампанского шумело в голове…

— Потанцуем, — сказала она со смехом, тряхнув коротко остриженными волосами.

— У меня есть старший брат, Витольд, — разговорился во время танца младший Лясковецкий, — он обычно бывает распорядителем балов на корпорантских вечерах Арконии, но он еще никогда не танцевал с парижанкой, хотя в вальсе с ним трудно сравниться. Вот уж он разозлится, когда увидит нас.

Как забавно быть парижанкой, которая недавно мыла пол и убирала канцелярию у этих Slaves с улицы Ламандэ, а еще прошлой осенью ходила в церковь в сабо и в бретонском чепце на гладко причесанных волосах. Кто-то сказал: «Ты безумная, Анна-Мария». И это правда. Разве иначе была бы она здесь и пила бы столько шампанского? Разве на вопрос Витольда, который отбил ее у брата, она сказала бы «да»? Ведь ей не станцевать фигурный вальс так хорошо, как это делает Людвика, которая все еще обнимает в танце плечи Адама Корвина. Но сейчас надо показать, что она нравится не только ему. О чем говорит этот Витольд? Что она выглядит как настоящая русалка? Что ее парижский шик, обаяние… Ты безумная, Анна-Мария!

В какой-то миг она увидела удивленные глаза Адама и бешеное лицо дяди, тоже не спускавшего с нее глаз. А когда вслед за этим у зеркала мелькнула фигура Зигмунта Града, который не танцевал, а внимательно следил за ней и Витольдом, она снова рассмеялась.

— Вам весело?

— О да, да! Варшава — это такой странный, но интересный город.

— Вы танцуете легко, очень легко. Как настоящая парижанка!

Как парижанка, которую научила танцевать Сюзон ле Тронк с улицы Батиньоль. А теперь в круг, улица Ламандэ! Дамы в середину, ах, эти прекрасные дамы, эти элегантные кавалеры, эти славяне. Дамы направо, кавалеры налево!

Белые и красные Лясковецкие и Грады. Rond, rond, rond! Геранд, Варшава, Париж. Быстрее, еще быстрее! Черные крабы кружатся вокруг скалы, на которой стоит русалка, скала качается и тоже убегает из-под ног, дамы направо, все время направо, быстро, быстро, Батиньоль, Батиньоль, Батиньоль!

Неожиданно разорвавшийся круг остановился, цепь лопнула и рассыпалась на мелкие звенья.

— Каждый танцует со своим визави! — слышится крик распорядителя танцев.

— Наконец-то! — шепнул Адам, который, правда, стоял не напротив, но оказался рядом с ней. — Сделаем круг по залу, но во время следующей фигуры танца ты выйдешь в столовую.

— Зачем?

— Ну, скажем, чтобы выпить воды. И поговорить со мной. Я не могу смотреть, как тебя пожирают глазами Витольд и этот… этот Зигмунт.

Значит, он все же заметил? Анна-Мария спросила ехидно:

— А Людвика не будет нас искать?

— Пропади она пропадом! Не выводи меня из себя, а то я наделаю глупостей.

— А разве не хватит той глупости, которую мы совершили, признавшись во всем прабабке? Там, в «Мальве»?

— Действительно, не надо было…

Следующие слова заглушил крик Витольда:

— Пара за парой! Пара направо, пара налево!

— Пора! — шепнул Адам и, свернув к двери, оказался со своей партнершей сначала в холле, а затем в столовой. Там никого, кроме прислуги, не было, поэтому они встали в нише у большого венецианского окна.

— Я не умею притворяться, — сказал он серьезно. — Прабабка советует ждать, но чего, чего? Разве что-то может измениться? В нас? В тебе?

Он не касался ее даже рукой, словно боялся подсказать ответ своими объятиями или поцелуем. Они смотрели друг на друга — как во время первой встречи, смотрели так долго и жадно, что у Анны-Марии закружилась голова.

— Нет, — проговорила она с трудом. — Ничего не может измениться, абсолютно ничего. Я танцевала тебе назло, смеялась и шутила назло тебе. И сегодня я была безумной, потому что чувствовала себя несчастной. От ревности.

— Наконец-то! — вздохнул он с облегчением. — Наконец-то я знаю, что делать. И пусть Людвика узнает, что на этом семейном съезде я потерял голову.

Они прильнули друг к другу. Между поцелуями Анна-Мария спросила:

— Ты скажешь ей?

— Зачем? Сама увидит. Но на этот раз она будет несчастной.

Они услышали шаги. Дядя Стефан стоял перед ними — как тогда, в «Мальве».

— Адам… — начал он, и неожиданно голос у него сорвался, задрожал. Они молча смотрели друг на друга.

— Это не поможет, дядя, — наконец сказал молодой Корвин. — Мы можем сегодня не объявлять о моей помолвке, но перед вами я не буду скрывать. Мы с Анной-Марией любим друг друга.

— Ты и она? Боже мой!

Дядя Стефан больше ничего не сказал. Он стоял словно оглушенный, щуря глаза.

— Разве буня не говорила вам? — удивился Адам.

— Как? Она… она знала?

Он был так потрясен этим открытием, что ни Адам, ни Анна-Мария не решились ему ответить. Дядя Стефан постоял еще минуту, не поднимая глаз, потом повернулся и ушел, не сказав ни слова.

— Страдает, что его первым не посвятили, — проворчал Адам.

— А если дело не только в этом? Если он предпочитает Людвику, а не…

— Перестань! — прервал ее Адам. — И пошли танцевать. Я тебя больше не выпущу из своих рук. Слишком много в тебе очарования, волшебница из каштановой рощи.

Кто сказал когда-то много лет назад о ней: «Elle a un charme fou»[11]?

Прабабка вызвала ее в «Мальву» через несколько дней после праздничного съезда, угостила чаем на террасе и долго расспрашивала о родителях, о городе-крепости Геранде, а также о ферме старого Ианна ле Бон. Внимательно выслушала ее рассказ о жизни в Париже, у тетки Люси, и о предсказаниях самой старой представительницы рода ле Бон, живущей в окрестностях Круазика. Потом посмеялась над своим галльским гороскопом.

— Выходит, я — дуб? И на меня можно рассчитывать в тяжелую минуту, но я часто чувствую себя одинокой? Нет! Пока нет! Как видишь, я стараюсь окружить себя молодыми людьми, что совсем не трудно, ибо из моих ровесников уже никого нет в живых. Ты как будто бы не добиваешься ничьей благосклонности. Но можешь понравиться только при близком знакомстве. Это черта… не самая лучшая. Надо завоевывать расположение людей. Они больше любят похвалу, чем правду о себе, так что угодить им нетрудно. Плохо, что твоя судьба больше зависит от обстоятельств и от