ересь, по трикратному у казни допросу, буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять». И это не просто бумажные угрозы: только в течение нескольких недель перед Пасхой 1685 г. в срубах были сожжены около ста человек. Не было, конечно, и гугенотов, за веру уморенных голодом в темнице, подобно боярыне Морозовой и княгине Урусовой.

Во-вторых, преследования старообрядцев — это инициатива исключительно царя и патриарха, через колено ломавших вековые традиции русского православия. Как, впрочем, и само введение нового обряда в 1653 г., расколовшее Русскую Церковь. Никакого соборного обсуждения, никаких совещаний, хотя бы с архиереями. Духовенство и мирян просто поставили перед фактом — по московским приходам было разослано повеление, что «не подобает во церкви метания творити по колену, но в пояс бы вам творити поклоны, ещё и тремя перстами бы есте крестились». А несогласных поменять обряд по воле начальства объявили раскольниками. Ответственность же за меры против гугенотов ложится не только на короля, но и на народ Франции, на её католическое большинство (гугенотов тогда было не более 4 %): «Мы так привыкли сожалеть об отмене Нантского эдикта, что даже трудно представить большое количество людей, выражающих аплодисментами единодушное одобрение, которое эта отмена вызвала у французских католиков»[339]. Этот акт, резко поднявший популярность «короля-солнца» среди самых разных слоёв его подданных, стал как бы победной точкой, поставленной католиками в долгой истории французских религиозных войн. Разумеется, это всё равно деспотизм, но деспотизм «демократический».

Мы не увидим торжества монаршего произвола и в большинстве других европейских стран. В Англии после реставрации Стюартов в 1660 г. продолжал действовать парламент, принявший в 1679 г. знаменитый Хабеас корпус акт, регламентирующий правила ареста и привлечения к суду обвиняемого в преступлении. Как только Яков II попытался резко усилить свои полномочия, он получил в 1688 г. новую революцию, завершившуюся его изгнанием. На престоле утвердился новый монарх — голландский правитель Вильгельм Оранский, подписавший знаменитые документы, считающиеся фундаментом британских свобод, — Билль о правах и Акт о престолонаследии. В них было зафиксировано, что король не имеет права приостанавливать действие законов или их исполнение, устанавливать и взимать налоги на нужды короны, формировать и содержать постоянную армию в мирное время, вмешиваться в парламентские выборы, использовать право помилования и сменять судей в обход решения парламента. В 1690 г. в Лондоне были изданы «Два трактата о правлении» Джона Локка, ставшие теоретическим фундаментом политического либерализма. В 1695 г. парламент отменил цензуру для печатных изданий (в Англии к тому времени издавалось несколько десятков газет).

В империи Габсбургов действует рейхстаг с чрезвычайно большими полномочиями (именно в эту эпоху, с 1663 г. он приобретает постоянный характер и постоянное место заседаний — Регенсбург), а во многих её частях — ландтаги, где «сословия всецело сохранили своё влияние» (например, в Саксонии)[340]. В Пруссии (Бранденбурге) после 1652 г. ландтаг перестал собираться, но «его исчезновение всего лишь повысило значение местных ассамблей (крейстагов), сделав их органами, одобряющими налоги в сельской местности»; прусские курфюрсты продолжали подтверждать «все древние права, привилегии и свободы сословного представительства, его контроль над налогообложением и право консультаций по вопросам внешней политики»[341]. «Лишь Бавария… являла образец неуклонного роста княжеского влияния. Но пример её был всё ещё одинок»[342].

В Кастилии кортесы последний раз собрались в 1664 г., но испанская корона продолжала консультации по налогообложению напрямую с городами. Арагонские кортесы жили и здравствовали до начала следующего столетия. Ближайшего западного соседа России — Речи Посполитой — «абсолютистские» веяния и вовсе не коснулись, иностранные наблюдатели называли порядки шляхетской республики «анархией».

Считается, что «абсолютная монархия» в 1680 г. была установлена Карлом XI в Швеции. Он отстранил высшую знать от управления страной и провёл редукцию — конфискацию у дворянства пожалованной ему ранее земли. Но, во-первых, шведский риксдаг продолжал функционировать (само расширение королевских полномочий было

им официально одобрено), во-вторых, уже через сорок лет маятник качнётся в обратную сторону — и сословия восстановят утраченные права, что свидетельствует о непрочности шведского «абсолютизма».

Единственное государство в Европе второй половины XVII в., достойное названия «абсолютистского», — Дания. В 1660 г. доселе выборная монархия, ограниченная «дворяновластием», в мгновение ока стала монархией наследственной, без любых политических представительств, независимых от короля, который теперь управлял страной исключительно с помощью своей бюрократии.

Но случай Дании — то самое исключение, которое лишь подтверждает правило. Правило же состояло в том, что европейские сословия и в эпоху «абсолютизма» оставались значительной общественной силой, с которой монархи должны были договариваться и находить компромиссы. Система гарантированных прав подданных оставалась незыблемой (даже и в Дании, где законодательство в этом отношении было детально разработано). В Европе «королевская власть была абсолютной во внешнеполитических, военных и религиозных делах, то есть в рамках королевской прерогативы. За этими границами находились ненарушимые (за исключением тех случаев, которые правитель считал чрезвычайными и которые в большинстве государств оспаривались) права подданных. Право на жизнь, свободу и собственность охранялось законом. Предполагалось, что подданных нельзя лишить их свободы и собственности без должного судебного процесса, а если закон менялся, то подразумевалось, что это происходит с согласия тех, чьи права затрагивались»[343]. Русский «абсолютизм» не знал концепта прав подданных как такового.

Глава 4

1698–1725 годы

Разрыв с прошлым?

25 августа 1698 г. в Москву из долгого заграничного путешествия вернулся царь Пётр Алексеевич. На следующий день на приёме в Преображенском дворце самодержец поразил своих подданных эксцентричной выходкой: взяв в руки ножницы, принялся обрезать бороды пришедшим поздравить его с прибытием боярам, пощадив только своего воспитателя Тихона Стрешнева, ветхого старца князя Михаила Черкасского и патриарха Адриана. Этот скандальный казус символически открывает новую эпоху в истории России — эпоху радикальной европеизации, перехода от Московского царства к Петербургской империи. Страсть молодого монарха к переменам вскоре проявилась в самых разных делах: насильственном пострижении в монахини царицы Евдокии Фёдоровны, учреждении бурмистерского управления в городах, открытии школы математических и навигацких наук, смене календаря, указах об обязательном ношении дворянами и горожанами европейского платья и о запрете продажи платья русского…

Все эти нововведения проходили на жутком фоне расправы над участниками стрелецкого бунта 1698 г., по масштабам сравнимой с репрессиями времён опричнины и подавления разинщины. И это при том, что связь стрельцов с царевной Софьей, в пользу которой они якобы хотели совершить переворот, во время следствия так и не была доказана. Как полагает Е. В. Анисимов, бунт явился «лишь формой коллективной челобитной московских стрельцов, оказавшихся вдали от дома в тяжёлых условиях»[344]. С сентября 1698 по