«Сына Неба» — богдыхана и не оспаривался даже императорами Поднебесной. Именем «Великого дракона» можно было вершить все, но никто бы не отважился применить его всуе. Ниже по иерархической лестнице стояли «малые драконы», затем — «учителя», «ученики», «ученики-сыновья», «ученики-внуки». Все они именовались «братьями». Вступающий в «Цинхунбан» знал, что обретает могущественных защитников и в то же время сам становится послушным исполнителем воли неведомых лиц, некоей загадочной силы, подобной драконам земли, воды, неба, молний и бурь. «Брат» обязан был выполнять любой приказ каждого, кто стоял на ступеньку выше его. Тысячи разорившихся торговцев, мастеровых, беглых солдат, пройдох и авантюристов нашли покровительство в «Цинхунбане». И самые верхи, как узнал позже Чан, были опутаны сетью этого сообщества.

Кайши примкнул к «братству» не в Шанхае, а в Японии — уже курсантом военной школы он познакомился с неким Чэнь Цимеем. До поры прикосновение к сообществу ограничивалось лишь встречами и затем перепиской с «учителем». Но вот по повелению «Великого дракона» его затребовали в Шанхай для посвящения в «братья». Чан Кайши удрал из артиллерийской бригады и, отослав на Хоккайдо свою форму и парадный кинжал, пробрался в порт Нагасаки — жандармерия могла арестовать дезертира — и спрятался в трюме шхуны контрабандистов. Через несколько суток он ступил на китайский берег.

В Шанхае свершился обряд посвящения, о котором он всегда вспоминал о трепетом.

Глухая городская окраина. Ночь, будто по заказу, полыхала зарницами. Неслись облака, гудел ветер… Из темени подступили фигуры. Сопровождавший Чана «учитель» что-то шепнул — и они исчезли. Высокая стена. В воротах снова проверка. За стеной — пагода…

В предзалье чьи-то руки сорвали с него халат, облачили в белое одеяние. Затем его ввели в зал. У дальней стены он увидели изваяние дракона. Перед изваянием в жертвенной чаше мерцала свеча. В отблесках колеблющегося огня казалось, что пасть дракона переменчиво щерится. Черная тень на стене за ним тоже колыхалась — будто по телу идола пробегали судороги. Откуда-то из темной глубины зала доносились мерные удары барабана.

Перед изваянием с обеих сторон застыли безмолвные фигуры, тоже в белых балахонах, с опущенными на лица капюшонами. Цимей обхватил рукой шею Чана, подтолкнул вперед и резко пригнул к полу, повелевая пасть ниц. Чан Кайши распростерся на холодном камне перед жертвенной чашей. Скосив глаза, увидел, как фигуры в белом шагнули к нему, в руке каждой блеснул нож — он почувствовал острия, упершиеся в спину.

Громкий голос гулко прозвучал под сводами: «Снизойди, Великий! Ждем тебя! Снизойди ради ничтожного, готового принять обет приобщения!»

К ударам барабана присоединился гонг, загудел бубен. Люди в балахонах начали бормотать — все громче, громче. Затем звуки разом оборвались — и старческий голос вопросил из-за дракона, будто слова изрекало само чудище: «Добровольно ли ты, смертный, принимаешь обет приобщения?» «Да!..» — прошептал Чан, чувствуя спиной жала ножей. «Клянись, что отныне отрекаешься от прежних земных связей и навечно принимаешь обет повиновения клану!» — «Клянусь!» — «Клянись, что отдаешь себя воле великого братства!.. Клянись, что жизнь твоя и помыслы твои будут принадлежать «Цинхунбану»! — «Клянусь! Клянусь!..»

Ножи перестали колоть в спину. Руки подхватили, поставили перед драконом. Один из «братьев» зажег от жертвенного огня тонкую свечу и поднял ее над головой обращаемого. Чан ощутил резкую боль. Свечу укрепили в расплавленном воске на его темени. Свеча горела. Воск струйками стекал на лоб, на шею. Чан стискивал зубы: то было испытание на долготерпение — он должен стоять, не шелохнувшись, без единого стона, пока не догорит вся свеча.

Затем один из вершителей ритуала подал кубок. Другой, оголив руку испытуемого, рассек кожу. Черная в призрачном свете кровь потекла в сосуд. Третий поднес чашу к его губам. Вино, которое он должен был выпить, имело привкус и чужой крови…

С того момента и на несколько лет началась его деятельность в одном из ночных отрядов «Великого дракона» под командой Чэня. Жизнь в Шанхае учила его куда усерднее, чем служба на Хоккайдо. Прежде он знал этот город распавшимся, как рассеченный ножом арбуз, на две половины: китайскую и иностранную. Там, за земляным рвом, за укреплениями и спиралями колючей проволоки, действовали иные законы, а отношение к китайцам было таким же, как в Японии, даже более откровенным — им запрещалось посещать парки и рестораны для европейцев. Собственно же китайский Шанхай — с узкими кривыми улочками, одноэтажными глинобитными строениями, зловонными канавами вместо канализации, «цветочными домиками», притонами опиекурильщиков и морфинистов, толпами нищих и прокаженных — чадил трубами заводов и фабрик и являл собой обнаженную до предела нищету, выплеснутую из распахнутых дверей и окон как ведро с помоями. Но в ночном Шанхае уже не было границ, огороженных колючей проволокой: проспекты сеттльмента сплелись с клоачными закоулками, от подъездов роскошных дворцов англичан и янки незримые нити тянулись к лачугам и притонам, а сам этот «опиумный город», выросший на торговле наркотиками, контрабанде, грабежах и убийствах, напомнил Чану джунгли вокруг его деревни, только охота в этих джунглях велась не на зверей, а на людей. Что ж, он был обучен стрелять и умело метать нож… Вскоре подтвердил свое умение — принял участие в убийстве Тао Чэнчжана, видного революционного деятеля.

Поначалу Чан Кайши действительно все помыслы отдал «Цинхунбану». Но время шло, и он начал понимать: несмотря на все свои личные доблести, располагая лишь поддержкой Цимея, без иных связей, он так и останется мелкой сошкой в клане и вряд Ли когда-нибудь даже приблизится к трону «Великого дракона». А он жаждал большего. Ему нужны богатство и власть. Где искать опору для достижения своих целей?..

В Шанхае он устроился клерком на торговую биржу, со временем стал крупным маклером, занялся «деланием денег» — в этом также немало помогли связи с кланом. С палубы шхуны, шнырявшей по финансовому морю, а точнее — по огромному вязкому болоту с зыбкими кочками и бездонной пучиной, засасывающей неудачников и слабых соперников, Шанхай открылся ему еще одной своей личиной — столицей компрадоров, раем биржевых авантюристов, международным рынком купли-продажи. «Компрадор» по-испански «покупатель». По существу, это посредник между иностранными капиталистами и местным рынком — фигура, широко распространенная во всех азиатских и иных колониальных странах. Но особенно характерна она для Китая, где не доверяют словам — они заранее обусловлены ритуалом и, как улыбка-маска на лице, скрывают истинные мысли и чувства. Поэтому в Китае каждый предприниматель относился с подозрением к партнеру, заведомо ожидая от него подвоха, и вынужден был прибегать к услугам третьего лица — посредника, который, получая мзду от обоих, устраивал сделки к взаимной выгоде. Уже одно это давало возможность посредникам «делать деньги из воздуха», да к тому же надувать как