Шрифт:
Закладка:
— Ника… — наконец решаюсь я.
— Пожалуйста, — просит она, — здесь же столько места. Не будь жадиной. Вот как ей отказать после этого? — Тебе понравится, обещаю, — сверкает она глазами, садится прямо в центре моего оазиса и сосредоточенно роется в телефоне, отыскивая нужную мелодию.
У неё, наверное, тяга к романтическо-трагическим образам. Но когда грустный мотив вспарывает воздух, я не могу оторвать от Ники взгляд. От этих заломленных в непонятной муке руках. От узких длинных кистей с выступающими трогательными косточками. От пальцев, что двигаются, живут в такт рвущейся песне и тоскующему голосу.
Французские слова кутают её плечи, обнажённую шею, оплетают фигуру тонким флером и сквозят печальной горечью в каждом жесте.
Она не боится выражать себя — искренняя и раскованная, и когда она прогибается под немыслимыми углами и совершает прыжок — у меня чуть не останавливается сердце.
Je t'aime— рвётся ввысь раненный в душу голос.
Je t'aime — взмывает вверх и тянется к голубому небу удивительная девушка. Je t'aime — плачет и тоскует чьё-то сердце.
Je t'aime — вторит каждым жестом, каждым вздохом моя Ника.
А я боюсь сдвинуться с места, чтобы не спугнуть, не нарушить гармонию. Она безрассудна. А мне страшно. Слишком близко здесь небо и так ненадёжно ограждение. Будь оно хоть до небес — всё равно не смогло бы задушить желания кинуться и уберечь, спрятать обезопасить.
Она идёт, как по канату, по зелёной полосе дёрна, что очерчивает круг. Ставит изящно ноги одну за другой, взмахивая руками, как птица крыльями, в такт затухающим аккордам, и останавливается, как только умолкает музыка.
Грудь её вздымается. В глазах стоят слёзы. Ноги — крест-накрест. Руки замерли изломанной линией. А я вдруг понимаю, что ничего лучшего не видел в своей жизни.
Она такая одинокая в центре этой крохотной вселенной. Трогательная и потерянная, что я кидаюсь к ней и прячу в своих объятиях.
— Спасибо, — шепчет она и вытирает слёзы о мою футболку, как ребёнок.
— Солнце моё лунное, — вырывается откуда-то изнутри. Там, где, казалось, уже давно умер восторженный юноша, умеющий любить и говорить такие слова. Я думал, что уже и не способен на это.
Её руки обвивают мою шею. Целую её неистово. Прижимаю к себе и отрываю от земли. Поддерживаю, вынуждая раскрыться, довериться. И она делает то, о чём я мечтаю: подтягивается и одним движением обхватывает меня ногами. О, да. Именно так.
Я кружу её. Ника откидывается в моих руках, выгибается и смотрит в небо. А затем смеётся — счастливо и открыто. Я бережно несу её в тихую зону, где приютился диванчик, столик и кресла.
Не помню, как избавлялись от одежды, но как-то делали это, хотя мне казалось, что мы не расставались ни на миг, соединённые руками и ногами. Горячее гибкое тело подо мной. И наши движения навстречу друг другу. Мощные магниты. Она белое, я — чёрное. Я лодка, она — море. Она солнце, я — земля. Неразделимые вечные понятия, несуществующие друг без друга…
Ника вскрикивает и напрягается, а затем дрожит в моих руках, получив раздрядку. Я даю ей насладиться мигом чувственной эйфории, немного отойти, чтобы снова повести за собой, всё выше и выше, к очередному пику.
Это желание отдавать. Дарить себя. Без остатка. Получать удовольствие, лишь глядя в её озарённое страстью лицо.
— Хочу с тобой, — шепчет она и я иду на её зов, растворяюсь, плавлюсь, как податливый воск, смешивая Никины стоны и крики со своими, получая единые волны, что уносят нас вместе далеко-далеко…
Сердце в груди рисует кружевные узоры, плетёт невесомую сеть новых надежд и мечтаний. Ради этого стоит жить дальше. Может, именно поэтому до сих пор существует маленькая голубая планета, затерянная среди миллиардов звёзд в бесконечной Вселенной…
Это были самые счастливые два дня, оторванные, насколько это возможно, от мира и цивилизации. Дни, полные недосказанных слов и нежности, когда я запретила себе думать, что будет завтра. Плюнула на всё. Лечилась. Нежилась. Любовалась.
Дима всё время был рядом. Ухаживал, следил, чтобы я принимала лекарства. У него практически не умолкал телефон. Он постоянно что-то решал, вёл переговоры, жесткачил в лучших драконовских традициях, а я смотрела, как он сжимает красивые губы, и летела по извилистой трассе на бешеной скорости собственного пульса.
— Я хочу, чтобы ты всегда говорила правду, — попросил он в минуту затишья. Неожиданно. Резко. Как это умеет делать только он. — Знаю, иногда я делаю неправильные выводы. Ошибаюсь, как и все люди. Говорю какую-то чушь. Наступаю на больное, потому что не знаю некоторых подробностей.
Опасная зона. Драконище, умеющий давить и добиваться своего, не просто так жаждет проникнуть в мои мысли.
— А ты готов ответить тем же? — задаю вопрос и не спешу вываливать тайны из переполненного рюкзака собственной жизни.
— Спрашивай, — решительно сводит он брови. Серьёзный, целеустремлённый бизнесмен, готовый провести очередную сделку на честность.
— Тогда играем, — щурю лукаво глаза, пытаясь обернуть скользкую тропинку в лёгкий маршрут. — Откровенность за откровенность. Ты — мне, я — тебе. И, чур, не мухлевать!
Он всё ещё не может отойти от серьёзности принятого решения. Ему проще выкладывать кирпичи своего прошлого, чем говорить о некоторых вещах с улыбкой. Демоны былого, я так понимаю, никак не хотят оставить его в покое. Именно поэтому он напрягается неимоверно и не сразу включается в игру.
— Ну, вот, к примеру, что тебя тревожит? Почему именно об этом зашёл разговор? — лукавлю я, пытаясь вытянуть из него информацию.
— Ты огорчилась, когда я не захотел говорить о дресс-коде. И дело ведь не в этом, по сути, ничтожном вопросе, правда?
О, да. Драконище, как всегда, на самые больные педали давит.
— Во-первых, это не ничтожный вопрос, — вскидываюсь я, как боевой енот, — для творческих людей вдохновение — это важно, а унылое убожество рубит полёт фантазии на корню. А во-вторых, я не терплю, когда мне приказывают и ограничивают свободу. Это всегда приводит к вранью и желанию схитрить, но достичь цели. У меня уже был один любитель «не говорить дома о работе».
Миг — и я лежу обездвиженная, под горячим мужским телом. Сильным и почти агрессивным. Я успела испугаться, сжаться, пока не поняла, что Димкин выпад — это не злость на меня, а ярость на растворившегося в прошлом Лунохода. Руки Драконища держат мои запястья почти нежно, а в глазах клубятся тёмные грозовые тучи.
— Вот почему ты оставалась после работы! Торчала в офисе допоздна! А он даже ни разу не соизволил забрать тебя, ты ночью ехала через полгорода, одна! — от его рычания у меня мурашки. И губы пересыхают. И хочется смеяться. От лёгкости, что рождается внутри и рвётся ввысь воздушными разноцветными шарами.
